Сочувствующий

Для Часовщика время остановилось. Но пока я не проснулся в своей собственной белой комнате, я не понимал, что оно остановилось и для меня. Лежа в этой белой комнате, я видел ту, другую, с идеальной четкостью – через камеру в углу я смотрел, как мы с Клодом стоим над Часовщиком. Это не твоя вина, сказал Клод. Даже я, и то об этом не подумал. Он утешительно похлопал меня по плечу, но я ничего не ответил, потому что запах серы прогнал все мои мысли, кроме одной: что я не ублюдок, нет, не ублюдок, нет, нет, нет, хотя почему-то все-таки да.

Глава 12

К тому моменту, когда я вышел из больницы, нужда в моих услугах уже отпала, и меня не пригласили вернуться в лагерь для участия в заключительных операциях по окончании съемок. Вместо этого я получил авиабилет на ближайший рейс в Америку и всю обратную дорогу размышлял о проблеме представления. Те, кто не владеет средствами производства, порой умирают раньше времени, но не владеть средствами представления – это тоже своего рода смерть. Ведь если нас представляют другие, разве не могут они в один прекрасный день смыть нашу гибель с ламинированного пола памяти? Мои раны саднят до сих пор, и сейчас, исповедуясь, я волей-неволей гадаю, кому принадлежит это мое представление – мне или вам, моему исповеднику.

Встреча с Боном в лос-анджелесском аэропорту немного подняла мне настроение. Он выглядел в точности так же, как раньше, а открыв дверь нашей квартиры, я с облегчением убедился, что и она если не стала лучше, то уж во всяком случае не стала и хуже. Главным украшением нашей ветхой диорамы по-прежнему оставался холодильник, и Бон предусмотрительно начинил его пивом в количестве, достаточном для восстановления моих расстроенных перелетом биоритмов, но недостаточном для того, чтобы исцелить неожиданную грусть, пропитавшую все мои поры. Когда он заснул, я еще бодрствовал, перечитывая последнее письмо тети. Перед тем как отправиться на покой, я прилежно написал ответ. “Деревушка” закончена, сообщил я. Но более важно то, что у Движения появился источник финансовой поддержки.

Ресторан? – переспросил я, когда Бон известил меня об этом за первой банкой пива.

Ну да. Генеральша и правда отличная повариха.

Когда я в последний раз ел вкусную вьетнамскую еду, ее приготовила именно она, так что на следующий день я позвонил генералу и принес ему искренние поздравления с новым амплуа его супруги. Как и ожидалось, он предложил угостить меня обедом в честь моего благополучного возвращения. Я нашел их новый ресторан на главной улице Чайнатауна между сувенирной лавкой и магазинчиком, где торговали лекарственными травами. Когда-то мы окружали китайцев в Тёлоне, сказал генерал из-за кассы. А теперь они нас. Он вздохнул, не отрывая пальцев от клавиш своего примитивного пианино, готовый выбить на них грубую мелодию оплаты. Помните, как я приехал сюда с пустыми руками? Конечно, помню, ответил я, хотя на самом деле генерал приехал сюда отнюдь не с пустыми руками. Генеральша зашила за подкладку одежды, своей и детской, немало золотых унций, а на генерале был пояс, набитый долларами. Но амнезия так же привычна американцам, как яблочный пирог, и они решительно предпочитают ее горькому хлебу изгнанников. Как и мы, американцы относятся к незнакомой снеди с большим подозрением, отождествляя ее с теми, кто ее ест. Мы интуитивно понимали: если мы хотим, чтобы американцы признали беженцев вроде нас приемлемыми, они сначала должны признать удобоваримыми (а хорошо бы еще и удобопроизносимыми) наши национальные блюда. Поскольку победить этот кулинарный скептицизм нелегко, генерал с генеральшей проявили изрядное мужество, о чем я им и сказал.