Содом и Гоморра

Девушек не только было мало, они в течение этой части сезона, которая еще не была настоящим «сезоном», оставались недолго. Мне приходит на память одна из них, рыжевато-золотистая, с зелеными глазами, золотисто-смуглыми щеками и лицом двойственным и подвижным, напоминающим летучие семена некоторых деревьев. Не знаю, каким ветром занесло ее в Бальбек и каким — вновь унесло. Это было так внезапно, что я потом несколько дней чувствовал огорчение, в котором решился признаться и Альбертине, когда понял, что девушка уехала навсегда.

Нужно сказать, что некоторых из этих девушек я или не знал вовсе или же не видел в течение нескольких лет. Часто, прежде чем встретиться с ними, я им писал. Если их ответ позволял мне верить в возможность любви — о, какая это была радость! Когда у нас с женщиной зарождается дружба, мы, даже если эта дружба ни к чему не должна привести нас, впоследствии бываем не в силах расстаться с этими первыми письмами, полученными от нее. Хочется все время иметь их с собой, словно цветы, полученные в подарок, — еще совсем свежие цветы, которыми мы перестаем любоваться только тогда, когда вплотную приближаем их к лицу, чтобы вдохнуть их аромат. Фразу, которую мы уже знаем наизусть, приятно перечитывать, а в тех, которые мы знаем не так уж дословно, хочется проверить степень нежности какого-нибудь выражения. Не написала ли она: «Ваше милое письмо»? Среди блаженства, испытываемого нами, наступает маленькое разочарование, которое должно быть объяснено или тем, что мы читали слишком быстро, или неразборчивым почерком нашей корреспондентки; она написала не «и Ваше милое письмо», а: «и увидя Ваше письмо». Но во всем остальном — такая нежность! О! Пусть бы и завтра нам прислали этих цветов. Потом уже и этого недостаточно, к словам хочется добавить и взгляды и голос. Назначается свидание — и вот, хотя она, может быть, и не изменилась, там, где мы, руководствуясь чужим описанием или собственной памятью, ожидали встретить фею Вивиану, оказывается лишь Кот в сапогах. Все же, несмотря ни на что, мы и на завтра назначаем свидание, потому что это все-таки она

и желали мы ее. А эти желания, возбуждаемые в нас женщиной, не требуют, в качестве необходимого условия, определенного рода красоты. Это только желания, которые влекут нас к определенному существу, смутные, словно ароматы, подобно тому, как стиракс был желанием Профирайи, шафран — влечением эфира, ароматы — желанием Геры, мирра — благовонием волхвов, манна — желанием Нике, а ладан — благовонием моря. Но эти благовония, воспеваемые орфическими гимнами, все же не столь многочисленны, как божества, которые ими услаждаются. Мирра — благовоние волхвов, но также и Протогоноса, Нептуна, Нереи, Лето; ладан — благовоние моря, но также и прекрасной Дике, Фемиды, Цирцеи, девяти муз, Эоса, Мнемозины, Дня, Дикайосины. Что до стиракса, манны и ароматов, то мы бы никогда не кончили, перечисляя, кто из божеств вдыхает их, — так они многочисленны. Амфиетесу принадлежат все благовония, кроме ладана, а Гея наряду с бобами отвергает ароматы. То же было и с желаниями, которые возбуждали во мне эти девушки. Не столь многочисленные, как сами эти девушки, мои желания превращались в разочарования и огорчения, довольно похожие друг на друга. Мирры мне никогда не хотелось. Ее я предоставлял Жюльену и принцессе Германтской, ибо мирра есть желание Протогоноса, «существа двуполого, ревущего как бык, любящего оргии, всем памятного, несказанного, радостно спешащего к оргиофантам, что совершают свои жертвоприношения».