Сохраняя веру

Вера без сознания лежит ничком на больничной кровати, занимая никак не больше половины ее длины. Чтобы не допустить заражения крови, Вере поставили капельницу с каким-то препаратом. Доктор говорит, это только для профилактики. Вообще-то, девочка вне опасности: раны неглубокие. Однако наложить двадцать швов все же пришлось. Я так долго сидела, стиснув зубы, что от напряжения по всему позвоночнику пробегает дрожь. Мама, очевидно, догадывается, каково мне. Что-то тихо сказав медсестре, она дотрагивается до Вериной головки и выводит меня из палаты.

Мы молча идем в маленькую кладовую, которую мама для нас облюбовала. Прижав меня спиной к стеллажу с простынями и полотенцами, она заглядывает мне в лицо:

– Мэрайя, с Верой ничего страшного не случилось. Она скоро поправится.

Меня словно прорывает.

– Во всем виновата я! Я должна была это остановить!

Мама наверняка понимает: я плачу не только из-за ножей, ранивших мою дочь. Я виню себя в том, что впала в депрессию после ухода Колина. Может быть, даже в том, что в свое время выбрала его в мужья.

– Если кто и виноват, так это я. Я же купила билеты. – Мама крепко обнимает меня. – Не надо воспринимать это как наказание, Мэрайя. «Око за око» тут ни при чем. Вы с этим справитесь. Обе. – Она слегка отстраняется от меня. – Я когда-нибудь рассказывала, как однажды чуть тебя не убила? Мы поехали кататься на лыжах, тебе было семь лет. Ты соскользнула с сиденья фуникулера, пока я регулировала себе палки по росту. Я едва успела схватить тебя за рукав, и ты болталась на высоте двадцати футов над землей. А все потому, что я отвлеклась.

– Это другое. Это случайно произошло.

– И неприятность с Верой тоже произошла случайно, – настаивает мама.

Мы возвращаемся из крошечной кладовой в Верину палату. У меня в голове вертится характеристика, которую дали мне врачи психиатрической клиники. Имеет навязчивые идеи, испытывает обостренную боязнь быть отвергнутой партнером, не уверена в себе, склонна к восприятию ситуации в катастрофическом свете и к избыточным компенсаторным реакциям.

– Ей должна была достаться другая мать. Более сильная.

– Милая, ты досталась ей не случайно, – смеется моя мама. – Подожди, и увидишь. – Объявив, что пошла за кофе, мама направляется к двери. – Если другие родители, когда их пинают, преспокойно катятся, это не значит, что так и надо, Мэрайя. Больше всех боятся облажаться те, кто сильнее стремится к совершенству.

Дверь за мамой со вздохом захлопывается. Я сажусь на кровать Веры и провожу пальцем по краю одеяла.

– Если мне нельзя сохранить Колина, пожалуйста, помоги мне сохранить дочь, – говорю я, причем, как оказывается, вслух.

– С кем это ты разговариваешь? – спрашивает мама, возвращаясь с кофе.

Я краснею: мне неловко быть застигнутой при попытке поторговаться с высшими силами. Вообще-то, я не считаю себя верующей. В годы моего детства наша семья не отличалась религиозностью, а повзрослев, я приобрела здоровый скептицизм. Но в ситуациях, когда мне очень-очень нужна помощь, я все-таки ощущаю потребность помолиться. «Больше никого не надо. Только Веру», – прошу я.

Мама сует мне в руку кофейную чашку – такую горячую, что, даже когда я ставлю ее на тумбочку, ладонь по-прежнему горит. В этот момент Вера открывает глаза и, моргая, смотрит на меня.

– Мамочка, – сипло произносит она, и мое сердце переворачивается: первое слово, сказанное ею за несколько недель, целиком и полностью принадлежит мне.

Глава 2

Да, многие люди верят в Бога. Но раньше

многие люди верили, что Земля плоская.

Иэн Флетчер. Нью-Йорк таймс 14 июня 1998 года

17 августа 1999 года

Иэн Флетчер стоит в самом центре преисподней. Расхаживая перед новым задником, он трогает газовые трубы, которые будут изрыгать пламя, проводит рукой по зазубренному краю скалы и скребет по ней ногтем большого пальца, ловя себя на мысли, что жупел, вероятно, не так уж и страшен.

– Слишком яркий желтый цвет. Получилось какое-то капище друидов нового века.

– Я думаю, мистер Флетчер, – возражает декоратор, переглянувшись с помощником продюсера, – что, если мы хотим показать огонь и жупел^[5]

, нам важен запах.

– Запах? – хмурится Иэн. – Какой еще запах?

– Это же сера, сэр. Если ее поджечь, она будет неприятно пахнуть.

Сердито глядя на декоратора, Иэн с тихой угрозой в голосе произносит:

– Объясните, пожалуйста, зачем нам запахи, если мы снимаем телевизионное шоу?

– Не знаю, мистер Флетчер, – испуганно отвечает декоратор, – но вы же сами…

– Я сам – что?

Откуда-то слева, где громоздятся камеры и микрофоны, раздается голос:

– Иэн, ты хотел огонь и жупел. Вот и получи. Не перекладывай на парня ответственность за собственные ошибки.