Сокол и ласточка

Он торжественно воздел палец.

— И вы никогда никого не убивали? — уныло спросила Летиция, должно быть, вспомнив застреленного разбойника с большой дороги.

— Отчего же, много раз. В нашем мире без этого, увы, не проживешь.

— А заповедь?

— У меня строгое правило. — Штурман горделиво тронул ус. — Истребил живую душу — произведи на свет другую. Тогда Бог тебя извинит. Я веду очень точный счет. За свою жизнь мне пришлось прикончить восемнадцать человек, а детей у меня в разных портах от Вера-Круса до Рига родилось семнадцать. Так что на сей момент я в долгу перед Всевышним на одного покойника, но скоро расплачусь по векселю — пять моих баб беременны.

Моя питомица была потрясена такой бухгалтерией.

— Семнадцать детей?! И о всех вы заботитесь?

— Упаси Боже. Я даже не знаю, сколько из них живы, а сколько померли. Это уж не моя забота. Если ребенок понадобился Господу, я тут ни при чем Но вы не думайте приятель, что у Гарри Логана нет сердца. У меня в Форт-Рояле, на острове Мартиника, растет любимый сын, малютка Джереми. — Ирландец всхлипнул. — К нему и только к нему стремится мое сердце!

Личностей, подобных Логану, я, пожалуй, еще не встречал. Приятельство моей питомицы со столь неординарным человеком, пожалуй, можно только приветствовать.

Однако больше всего нам повезло с соседом по каюте. Притом что началось это знакомство довольно пугающе.

Как я уже рассказывал, в первый день плавания мы видели капеллана лишь издалека. Ночь он провел на верхней койке, всего в трех или четырех футах над Летицией, но, пребывая в болезненном состоянии, она опять-таки не перемолвилась с монахом ни единым словом.

Первый их разговор состоялся лишь наутро, когда моя питомица (со мной на плече) вернулась к себе после завтрака.

Служитель Господа сидел верхом на каронаде, занимая собою почти все свободное

пространство конурки. В руках у него была старинная книга. Я с удивлением воззрился на обложку (то были «Опыты» Монтеня в знаменитом издании 1596 года — не самое обычное чтение для монаха); францисканец с не меньшим удивлением воззрился на нас. Я думал, что дело в моей скромной персоне, но, как оказалось, ошибся.

— Здравствуйте, святой отец, — почтительно поздоровалась Летиция. — Я судовой лекарь Люсьен Эпин. Прошу извинить, что давеча не спросившись занял нижнюю койку. Вам в вашей рясе забираться наверх неудобно. Если хотите, я перетащу свою подушку и одеяло наверх…

— Бог мой, — перебил ее капеллан. — Зачем?! На его изрезанном морщинами лице сияли

яркие, нисколько не выцветшие с возрастом голубые глаза.

— Чтоб вам было удобней.

— Я не о том. Зачем вы проникли на корабль, переодевшись в мужское платье, дочь моя? — понизив голос, спросил он. — Поступок опрометчивый и очень рискованный!

Я чуть не свалился со своего излюбленного места, а девочка вскрикнула. Мне сбоку было видно, как кровь отливает от ее щеки.

— Как вы… Кто вам… — залепетала она, дрожащим голосом. — Капитан, да?

По уверенному тону францисканца было ясно, что отпираться не имеет смысла.

Оглянувшись на занавес, монах взял ее за руку, усадил рядом с собой и перешел на шепот:

— Из ваших слов я делаю вывод, что капитан Дезэссар посвящен в тайну. Это уж совсем удивительно. Конечно, моряки менее наблюдательны, чем я, потому что у них другое ремесло, но все же любая случайность может вас выдать, и тогда…

Он покачал головой.

— Неужели во мне так легко распознать жен шину? — испуганно спросила она.

Капеллан снял с нее шляпу и парик. Оценивающе оглядел, подумал.

Я теперь сидел на верхней полке и тоже рассматривал свою подопечную.

Руки, конечно, тонковаты. Но для будущего хирурга это нормально.

Ступни маловаты, однако грубые башмаки до некоторой степени маскируют этот недостаток.

Слишком деликатная шея — это да. Но у юнги Ракушки примерно такая же.

На мой взгляд, лекарь Эпин выглядел вполне убедительно.

— Не знаю, — наконец молвил монах. — Мое ремесло состоит в том, чтобы видеть в людях не внешнюю оболочку, а внутреннюю суть. У меня не совсем такой взгляд, как у других. Возможно, миряне не замечают совершенно немужского трепета и чудесной нежности в вашем взоре. Хоть это самое первое, на что обращаешь внимание. Однако расскажите, дитя мое, что понудило вас пуститься в столь опасное приключение? Должно быть, какая-нибудь любовная история?

Францисканец произнес это с такой ласковой, снисходительной улыбкой, что я сразу перестал его бояться. И Летиция тоже.

Опустив голову к самому плечу капеллана, она рассказала всю правду.

Он слушал, кивая. Время от времени крестился, перебирал четки, шептал Имя Господне, а если она запиналась, ободряюще поглаживал ее по стриженой макушке.