Сокол и Ласточка

Лорд Руперт и сам понял, что наговорил лишнего. Горячо попросил прощения, и в конце концов получил его – “но только из-за снисхождения к его болезненному состоянию”.

Он выбился из сил раньше, чем массажистка. Мне кажется, Летиция могла бы растирать его сколь угодно долго и не устала бы. Но когда ресницы пленника сомкнулись, а дыхание стало ровным, она осторожно убрала руки.

Стоило ей умолкнуть, как он беспокойно дернулся и застонал. Она заговорила снова – успокоился.

Тогда девочка поняла, что звук ее голоса в самом деле действует на больного благотворно, и больше уже не умолкала. Лишь стала говорить тише и перешла на швабский.

Поскольку рядом никого больше не было, обращалась она ко мне.

— Клара, а что, если он прав? Мне часто снится, будто я бегу за отцом, кричу, а он скачет прочь и не слышит, и я падаю в жирную, черную землю… Ах, какая разница! Только бы вызволить его из плена. Только бы он был здоров.

Она еще долго говорила, нарочно стараясь не менять интонации и ритма, чтобы Грею лучше спалось. Голос у Летиции действительно убаюкивал – очень скоро я тоже начал клевать носом (то есть, собственно, клювом).

И вдруг захлопал глазами, услышав кое-что новенькое.

Начало я пропустил и навострил уши (еще одно неуместное для попугая выражение), только когда сообразил, что речь уже не об отце.

— …Он еще и самый умный, вот что ужасно. Нет, положительно это самый лучший мужчина на свете. Если б он еще не был так вопиюще красив! Как он сказал? “Полынный ликер”? Не особенно приятный напиток… Чтобы полюбить одиночество, я должна наполнить свой сосуд этой гадостью до краев? Так можно и слипнуться. Вот если б разбавить его пряным, пенистым, сухим вином, получился бы волшебный напиток!

Каюсь, только теперь я начал догадываться: происходит что-то опасное. И виной тому я. Если б не я, зеленоглазый философ не попал бы в эту каюту и моя девочка не смотрела бы так безнадежно и грустно.

А тут, как на грех, в кубрике опять завели корабельную песню про ласточку и реющего в вышине сокола.

Летиция сердито обернулась, но крикнуть, чтоб не шумели, побоялась. Хотела выйти к матросам, но сняла руку с груди больного, и он жалобно застонал. Пришлось снова сесть.

Кажется, пение не мешало крепкому сну Грея, и девочка успокоилась.

— Вот если бы он не был так богат и красив… — вполголоса продолжила она – и не закончила фразы. – Я и так нехороша собой, а за эти недели вообще превратилась в пугало. Руки красные, в цыпках. Лицо коричневое от солнца. Губы потрескались… Да нет, всё равно ничего бы не вышло. Разве что, если он останется в параличе и ему будет нужен уход… Дура! Мерзавка! – Она ударила себя свободной рукой по губам. – Что ты несешь?!

Боже, боже, до чего же мне было жаль мою бедную девочку! Впервые в жизни я пожалел, что родился на свет птицей, а не лордом-мореплавателем с чеканным профилем и зелеными глазами. Уж я бы сумел оценить в Летиции не только сильные пальцы и убаюкивающий голос. Увы, даже самые умные из мужчин поразительно тупы.

— Клара, ты только послушай! – ахнула вдруг моя питомица. – Ведь это песня про меня! Я слышу ее будто впервые!

Чертовы матросы с душераздирающей стройностью, на два голоса, выводили припев:

…Ни взмыть, ни прижаться к его крылу

Вовеки – она это знает.

Ведь ласточка жмется к земле, ахой!

А сокол высоко летает!

И дальше – про то, как она клюет червяка, а он рассекает солнечные лучи. Про то, как она пытается взлететь, но такие высоты ей “не по крылу”. Про ее горькие, безутешные слезы.

У Летиции и самой глаза были на мокром месте. Никогда не вслушивалась она в слова так напряженно. Правда и то, что еще ни разу при нас никто не спел так много куплетов этой бесконечной баллады.

Но вот, после очередного “ахой!” история несчастной ласточки, кажется, подошла к финалу. Певцы сделали паузу, и концовку повел только один из них, тенор:

Но вечером вышло счастье ей

За муки за все и терзанья…

Слава тебе. Господи, обрадовался я. Слушай, милая, слушай! У ласточки всё закончится хорошо!

Летиция наклонилась в сторону дверного проема и приоткрыла рот – так ей хотелось не пропустить ни слова.

Но и в этот раз дослушать песню нам не довелось.

— Что расселись, лоботрясы?! – грянул в кубрике голос капитана. – Они еще поют! А ну, марш наверх, работы невпроворот!

По палубе зашлепали быстрые ноги, занавеска отдернулась, и в каюту заглянул Дезэссар.

Разбуженный криком лорд Руперт с недоумением уставился на курносую физиономию, обрамленную локонами алонжевого парика.

— Он пришел в сознание! – возликовал наш капитан, устремляя взор к потолку и крестясь. – Какое счастье!

Грей был растроган столь бурным изъявлением радости.

— Благодарю, мсье. Вы очень добры.

— Я всегда говорил, что хорошая оплата способна делать чудеса, – воскликнул Дезэссар, обращаясь к Летиции. – Как только я пообещал вам, доктор, часть выкупа, вы сразу отнеслись к лечению по-другому!