Сокол Спарты

Паллакис смотрела, как они поворачивают коней и как трепещут их факелы, далеко различимые в ночи на обратной дороге. Она вытерла слезы, чувствуя тыльной стороной ладони их жар. Краска на глазах, несомненно, потекла. Ночной воздух был холоден; Паллакис хотя и знала, что дрожит, но скрываться в темноте было как-то сподручней. Ночь вокруг шепталась тысячами приглушенных, вполголоса, быстрых разговоров, но она в них не участвовала. И мало-помалу в лагере снова воцарилась тишина.

За короткое время им выпало слишком уж много потрясений и неудач.

Особенно всех ошеломил последний удар: видеть выход своих военачальников, полных уверенности и надежды, и вот они уже безвозвратно исчезли. Это было поистине непереносимо. Звезды над головой продолжали свой кружной путь, и Паллакис подумалось, что нынче она вряд ли заснет. На то пошло, это ее последняя ночь свободы. Что произойдет с восходом солнца, она старалась не думать.

* * *

Ксенофонт наблюдал, как отъезжают Арией с Тиссаферном. Он стоял в затенении, всего в нескольких шагах от факелов, и был для них невидим. Услышать весть стянулась половина лагеря: когда на кону стояла их жизнь, греки становились любопытны. Новость о невозвращении Клеарха была подобна удару в грудь. Ксенофонт тихо выругался. Мысль о том, что кто-то мог одолеть спартанца, казалась невозможной. И все же она безошибочно угадывалась в ядовитом триумфе на лице Тиссаферна. Это был воистину змей, но такие, как он, нередко преуспевают, как не раз говорил Сократ.

Ксенофонт подошел к месту, где на песчанистой земле у него была расстелена простыня, на которой он спал, лежа на спине, со скрещенными на груди руками. Сейчас он подумывал лечь, но сон теперь вряд ли вернется. Какое-то время назад он поужинал остатками бедного вьючного животного, состоящего больше из костей, чем из мяса. Ковыряя щепочкой в зубах, он стоял и смотрел вверх, на небо зеленоватой ночи с туманными россыпями звезд.

Он крупно вздрогнул, когда над плечом послышался голос Геспия:

– Что ты думаешь делать?

– О Зевс! Ты ничего лучше не мог придумать, кроме как подползать ко мне в темени?

Геспий, едва различимый в слабом ночном свечении, пожал плечами. Ксенофонт сердито на него воззрился. Этого бывшего воровского заводилу из Афин он обучил верховой езде, и теперь тот постоянно обращался к нему за наставлениями, как будто у него, Ксенофонта, были ответы на все вопросы. Ксенофонт пожевал скушенный с большого пальца заусенец. Сказать, чтобы мыслей не было совсем, тоже нельзя. Но по-прежнему сбивала с толку весть о том, что нет теперь на свете Клеарха и Проксена, Софенета и Менона, как и остальных командиров. Некоторыми из них он восторгался, другие были для него чужими. Но то, что они все в одночасье смелись с доски, потрясало до основания.

С внезапно появившейся мыслью Ксенофонт пришел в движение. Геспий, помедлив всего секунду, неотвязно пошагал следом.

– Что там? Ты что-нибудь слышал? Что нам делать?

Ксенофонт остановился, переводя натруженное дыхание. Он повернулся к своему юному девятнадцатилетнему спутнику, закаленному своей трущобной жизнью и ненадежным пропитанием своих ранних лет. До сих пор оставалось загадкой, зачем Сократ порекомендовал ему в сопровождение именно Геспия. На большинство вызовов Геспий отвечал кулаками, а иногда камнями, зажатыми в кулаки. Спутник из него получался непростой, хотя, надо признать, обращение с лошадьми у него выходило на удивление ладным.

– Нужно поговорить с сотниками Проксена. Двое из них как раз стояли возле персов.

Больше он ничего не сказал, не желая впустую выбалтывать сумасбродный план, что сейчас полностью очертился в его голове. Такому, как Геспий, это показалось бы безумством. Ксенофонт направлялся туда, где на своих лошадях сидели Арией и Тиссаферн. Там все еще горел один глубоко всаженный в песок факел. Рядом стояли двое сотников, склонив головы в тревожном разговоре.

Ксенофонт подошел к ним, стараясь говорить спокойно, хотя взволнованный голос поначалу прозвучал как карканье:

– Друзья, будь у меня вино, я бы поднял чашу за наш последний вечер.

Двое воинов хмуро посмотрели в его сторону:

– Ты так думаешь?

– Персидский царь убил наших главных полководцев. То же самое уготовано и нам. Ночь на исходе. Когда взойдет солнце, мы увидим, как они придут, я не сомневаюсь. Просто меня удивляет… Хотя нет, уже слишком поздно.

– Слишком поздно что? – спросил младший из них, хватаясь, похоже, за любую соломинку.

– Если мы покорно отдадим себя в лапы царя, для нас все кончено. Это человек, который отсек голову своему родному брату. Так что же от такого деспота можно ожидать? Большинство из нас будет убито, остальных сделают рабами. Свой отчий дом никто из нас больше не увидит.

И при этом половина лагеря снова заснула! Я-то думал, что мы им так просто не дадимся. В конце концов, на поле сражения нас никто не разбивал. Наоборот, мы терпим жару, холод и изнеможение лучше любого перса, но они-то ожидают, что мы просто сдадим свои мечи и щиты, покорно подставив свои шеи под лезвия их клинков. Неужели мы поступим именно так?