Соколиный рубеж

Заболевший тяжелым недоверием фюрера Геринг срочно вызвал в Берлин три десятка знаменитых экспертов; за овальным столом собрались полукровка «фон» Мильх[75] (мозг и печень люфтваффе), генералы фон Поль, Десслох, Штумпф, Фалькенштейн – в общем, все командиры полувыбитых наших флотов, от которых остались, по сути, одни лишь названия да штандарты с кровавой каймой. Ни прожекторный свет Wilde Sau[76], ни подвесные реактивные снаряды Nebelwerfer

[77], ни любимые детища Геринга – двухмоторные панцер-уроды Hornisse[78] не могли проредить грозовые союзные тучи над Рейхом.

Я, мягко скажем, не болел душой за Линию Каммхубера[79]

, за полыхнувшие Арденны, за Италию, за исход пятилетней войны с Красной армией русских – ненасытной зеленой травой. Эти русские, этот Зворыгин заслужили «не видеть, что там, в самом конце». Такая победа, как их, как над нами, не то что заслоняет, а исчерпывает… смерть. Это они отчетливо вкусят хлеб и мед торжествующей жизни. Им уже не нужны доказательные чудеса – они сами есть чудо.

Я воевал, как лошадь в древней оросительной машине вращает над землей поливочное колесо, воевал за своих желторотых мальчишек и спеленатых новорожденных под дрезденскими и берлинскими крышами, за то, чтобы их не убили – убили не всех. «На будущее» остаются «свидетельские показания» – рассказать людям-братьям всю правду. Но у книг, дневников, протоколов есть один недостаток – «прошедшее время»: «я хотел, я любил, я убил, я не мог». Распахать мозги будущих поколений под «это никогда не должно повториться»? Смешно. Это не повторится. Они сделают как-то по-своему. Может быть, еще хуже. Вне прошедшего времени – Тильда. Мой ребенок в ее животе. Они есть, они будут. Положение дел на фронтах занимает меня лишь с одной точки зрения: куда девать Тильду?

Союзные бомбардировщики перерабатывали в трупы и каменную пыль большие города Вестфалии, Саксонии, Тюрингии и, разумеется, Берлин – в многоэтажных каменных домах, могущих каждое мгновение превратиться в погребальные курганы, во взбаламученной фугасами трясине, людской халве, переполняющей подвалы, бомбоубежища и станции метро, беременной Тильде давно уже было не место. Ее вилла в Далеме уже не служила надежным пристанищем – хотя английские «ланкастеры», как правило, бомбили севернее Грюненвальда. Мое родовое имение, затерянное в девственной глуши, казалось мне отсюда, из Берлина, волшебною прорехою в реальности, тем рыцарским замком, который захватят скорее пещерные тролли, чем красные. Но я понимал, что сила заклятия может ослабнуть всего через несколько месяцев.

После того как призрачные танковые полчища иванов словно по воле злого колдуна перенеслись через Полесские болота и сожрали зубчатыми траками всю Восточную Польшу, остановившись только перед Вислой, стало ясно, что русские двинутся по кратчайшей прямой до Берлина, и никакие Модели и Борхи, Шернеры и Рудели не поставят плотину на пути этой красной клокочущей жижи.

Старинную кладку восточно-прусских крепостей срастили с железобетонными плитами, но у нас не осталось людей, а Восточная Пруссия крохотная; от Кенигсберга до Борхвальда – микроскопический раздвиг штабного циркуля. Отец свое прожил, а Тильда… нельзя оставлять ее там.

Меня вознамерились пересадить на реактивное создание Мессершмитта – безупречную первую ласточку звуковых скоростей, равнодушно и необратимо стирающих разность человеческих потенциалов от воздушного кнехта до Баха, так что мы со Зворыгиным скоро будем уж не нужны. Наша «швальбе» была совершенна, как рыба, как стриж, как пчела, как каждый вид в природе, кроме человека. Человек был один обречен на развитие – вырождаться, мутировать или расти до подобия Божьего. Совершенство же всякой машины означает исчерпанность, смерть.

Полуседые, лысые, матерые одинокие, жалкие дети с какой-то шизоидной рациональностью бредили родами невероятного «оружия возмездия», подбородки и губы их двигались в связной и четкой приказной, докладной, разъяснительной речи, но обдуманные и отточенные, непогрешимо верные слова не казались, а были предсмертными хрипами.

Утаенные от поискового взгляда «лесные заводы» могли выпустить свыше пятисот реактивных машин к январю 45-го, но ни эта флотилия «ласточек», ни орбитальные бомбардировочные спутники Земли, дорогие модели которых с заговорщицким видом ребенка мне показывал Геринг, ни любые другие застрявшие между замыслом и опоросом ракеты и бомбы не могли обогнать всплывших из белорусских болот краснозвездных гонцов Апокалипсиса. Дело было не в гении и не в железе, а в жизни и смерти.

– Наши «ласточки», кажется, больше прячутся в гнездах от британских фугасов, чем гоняются за «комарами». Полагаю, что я принесу больше пользы на древнем поршневом истребителе. Осмелюсь просить генерала фон Поля о назначении в мою родную Jagdgeschwader, – безулыбчиво гнул я свое, разворачивая жизнь в нужном мне направлении.