Сократ

Анит по-прежнему напряженно следит за развитием действия: все удается этому старому чародею! Нас топит – а его дела все лучше и лучше… Как умеет он обводить людей вокруг пальца! Как они притихли! С каким благоговением слушают его!

А Сократ продолжает пылко:

– Помните: афинские граждане – избиратели, и они, конечно, предпочли бы видеть во главе государства человека скромного, как я, а не жаждущего славы спесивца и стяжателя. Теперь, афиняне, вы могли бы сказать обо мне – вот второй Сизиф. Учу, учу, а как доучу – ученик стал не лучше, а хуже, и я сызнова принимаюсь за каторжный труд с новым учеником. О нет, не всякий раз выпадает мне столь хлопотный и бесцельный Сизифов труд! Знаете ли вы, со сколькими людьми беседовал я за эти полсотни лет? Я и сам этого не знаю, дорогие мои друзья. Как же вы полагаете – разве все они стали Критиями? Но это значило бы, что вы дурно судите о себе и о своих сыновьях. Не надо видеть мир в черных красках!

Ропот тех, кого задели эти слова, заглушают близкие и далекие выкрики согласия.

– Слышите? Они и здесь! Со мной!

Морозец ужаса пробежал по спине Анита. Сто Сократов! Вот он уже и слышит их!

– Они не покинули меня, старика, в день суда, когда на меня сыплются тягчайшие обвинения, и этим они подают убедительное доказательство своей нравственной высоты!

И среди вас, присяжные, многие знают меня давно, и не с дурной стороны. Вы – лучшие очевидцы всего того, что совершил я за свою жизнь. Я ведь и с вами делился всеми моими знаниями, как голодные делятся куском хлеба. Кто же лучше вас знает, каков я? Стало быть, вы-то лучше всего и рассудите, действовал ли я во вред Афинам или хоть крохами, да способствовал укреплению их духовной силы. Поэтому вы – не только судьи, но и свидетели мои.

Люди вставали, вскидывали руки:

– Правильно говоришь! Мы – твои свидетели!

Но тут из кучки Анитовых приверженцев выбрался один присяжный, протолкался к возвышению:

– Я тоже твой свидетель, Сократ! Я своими глазами видел, как ты бесстыдной пляской на агоре насмехался над Афиной, оскорблял ее! И чтобы мы после этого оказали тебе милость, призвав на свою голову месть богини? Мужи…

– Остановись! – вскричал архонт. – Ты не имеешь права вмешиваться в ход судебного разбирательства!

Но Сократ попросил:

– Время – мое, но дай ему слово, архонт. Будь так добр! Пускай скажет, чем он может доказать, что мой танец был оскорблением богини.

– И докажу! – крикнул присяжный. – Пускай Сократ здесь, на месте, пропляшет так, как плясал он на агоре перед изваянием богини!

Дикая мысль! Буря протеста…

– Плясать перед судом? Оказывать суду такое неуважение?! – резко возражает архонт.

– Пускай пляшет! – требует Мелет.

Сократ не в состоянии пальцем пошевелить. Его большая лысина, все его лицо блестят от пота.

Воздух содрогнулся от криков:

– Да! Пляши! Танцуй!

Сократ не двигается.

Присяжный кричит так, что едва не рвутся голосовые связки:

– Видите! Не желает! Боится!

Стоит над Сократом полуденное солнце, поднявшееся в зенит небесного своего пути. То же солнце, под которым родился он семь десятков лет назад.

Какой дивный момент – полдень! Вершина дня, когда ничто не отбрасывает тени…

– Танец! Танец!

Архонт застучал было молоточком по мрамору стола, да заметил жест Анита, повелевающий не вмешиваться. На лице архонта – удивление, недоумение, однако молоточек он откладывает.

Сократ послушно выходит вперед, готовясь к танцу.

Платон тихо просит:

– Умоляю, дорогой, не делай этого…

Сократ оглядывается на него непонимающе.

Ксантиппа видит, как под ударами криков, под ударами солнечных лучей поджаривается Сократ. И как упорно противоборствует он и тому, и другому. Закричала в отчаянии:

– Ради сверкающего Гелиоса, смилуйтесь! Не терзайте его! Сократ, несчастный мой, не слушай ты их! Пойдем домой! Пойдем!

Но Сократ уже тяжело поднял онемевшую ногу для первого шага в танце.

– Не надо, Сократ! – просит и Критон.

А он уже и рукою повел, и другой, щепотью подобрал подол старого гиматия и начал подпрыгивать в медленном ритме.

Голые волосатые ноги поднимаются выше и выше, трясутся складки белого хитона вокруг мясистого тела, подрагивает круглый живот.

Враги Сократа так и пожирают его глазами. То тут, то там, а потом уже со всех сторон поднимается злой смех. Злой смех опасно усиливается, заражает и других, тех, кто смеется от души, без злого умысла, не подозревая, как они вредят Сократу.

А тот грузно подскакивает, шатается, разомлев от зноя, машет руками, словно пьяный…

Да ведь это знакомая фигура! Это толстопузый, плешивый мудрец, спутник Диониса… Кто-то из присяжных не выдержал, вскочил, крикнул пронзительно:

– Да это подвыпивший Силен, наш батюшка Силен! Валяй, папа Силен!

– Славно же ты почтил Афину!

– Скачи, скачи, гоп, гоп!..

Все собрание бурно хохочет. Очень мало тех, кто не забыл, что суд-то продолжается, кто понимает, какой танец танцует Сократ.

Анит даже ноги расставил, чтоб легче было снести то, что он видит. Силен! Что такое его, Анита, хитроумно составленная обвинительная речь в сравнении с этой пляской, которой Сократ сам себя обвиняет.