Сквозь хохот прорезается плач Ксантиппы. Сократ шатается все сильнее. Дышит тяжело, со свистом. Приподнимая развевающийся гиматий, кружится, уже обессиленный, неуклюже подскакивает под жгучим солнцем, которое медленно спускается с точки зенита.
Буря смеха слабеет. Один за другим афиняне вдруг вспоминают – Мелет обвинил Сократа в безбожии…
И вот уже многие стоят молча, не отрывая взгляда от страшной комедии; многие сели на место, прикрыли глаза плащом.
Смех редеет, тает, затихает, только в правой части ареопага судорожно давится хохотом кучка продажных тварей, глядя больше на Анита, чем на Сократа.
Критон и Платон угрюмо молчат. Аполлодор пал наземь ничком, тихонько прошептав:
– Сократ, дорогой мой, зачем ты допустил такое?..
Тут встал архонт, взял со стола водяные часы, поднял высоко:
– В клепсидре иссякла последняя капля. Твоя защита, Сократ, закончена.
Сократ сделал неверный шаг к столу, оперся на него, громко дыша. Посмотрел на архонта и тихо сказал:
– Но я… я еще не закончил свою защиту…
Архонт басилевс колотил молоточком с такой силой, что отколол кусочек мрамора; когда наконец улеглись расходившиеся страсти, он призвал присяжных приготовиться к голосованию. Убеждал их – вынося суждение о Сократе, действовать с величайшей справедливостью и по чистейшей совести. Они должны теперь решить – виновен или невиновен Сократ в том, в чем его обвинили.
И снова зашумели присяжные. Они долго сидели, обливаемые жаром солнца и земли – раскаленный солнцем холм отдавал людям принятое тепло. Присяжные утоляли жажду смешанным вином. Не удивительно, что и головы у них раскалились.
Они не могли разобраться в этом процессе. Разбились на несколько групп. Одни готовились оправдать Сократа, как человека, полезнейшего для Афин, другие – наказать его, как самого вредоносного, третьи растерянно колебались между тем и другим решением, четвертым вообще ничего не хотелось решать…
Над взбурлившим ареопагом, где один старался убедить другого в своей правоте, мелькали жестикулирующие руки и длинные посохи – знаки судебной власти присяжных.
Очевидец Сократовой пляски перед Афиной пробирался через толпу, распаленную страстями; стараясь побольше насолить Сократу, похвалялся:
– Это я его изобличил! Я показал вам, как он плясал перед богиней… – И – понизив голос: – А перед нею этот бесстыдник делал еще хуже…
Надушенный присяжный схватил его за руку:
– Как же он делал, друг?
Очевидец поднял подол своего хитона и показал любопытному то, что есть под хитоном у каждого мужчины.
Рев хохота смешался с ревом возмущения, а очевидец скользнул дальше, показывая свой фаллос другим, третьим… Присяжные нерешительно перебирали бобы в потных ладонях.
Кто-то крикнул знакомому через два ряда:
– Клади ему белый, Ларидон!
– И не подумаю! – отозвался тот. – Старикашка однажды и надо мной насмехался, перед моей лавчонкой на рынке…
– Не будь мелочным! Клади белый, говорю тебе! Хотя б за то, что плясал… Клянусь Зевсом, дело идет о его жизни, а он, старый брюхан, и знать не хочет, что сам себе вредит… Скажи-ка, будь он такой негодяй, как говорили, – поступил бы так?
Сидит беловолосый старик, каменотес Пантей, товарищ Сократова отца; сидит он в последнем, верхнем, ряду судилища и смотрит на кипение страстей перед собой. Мальчик перелез через ограду, подсел к нему:
– Думаешь, дедушка, Сократ сделал что-то плохое?
– Не думаю, сынок.
– Значит, его оправдают! – обрадовался мальчик.
– И этого не думаю, – ответил старик.
Мальчик вытаращил глаза:
– Как же так? Не понимаю…
– И я не понимаю, сынок. Быть может, когда ты будешь таким старым, как я… А может, когда твой сын будет таким старым, – может, он поймет…
Среди бедняков присяжных были и расчетливые. Анит даст мне похлебку, оболы, да мало ли что еще. А чего ждать от бедного, болтливого старика?
– Поддержу-ка я Анита…
– Я тоже. И черный боб брошу так, чтоб он заметил.
– Да есть ли у вас сердце? Решается ведь судьба человека!
– Когда, милок, твоей судьбой станет голод – не то еще запоешь!
Присяжные из зажиточных думают так: от Анита можно получить почести, должность, да мало ли что еще… А чего ждать от бедного, болтливого старика? Холеная рука готовит черный боб.
Кто-то предсказывает:
– Зря все это. Мелету не придется платить штраф за ложное обвинение. За суд заплатит Сократ.
– Чем? Он ведь чуть не нищий!
– И у такого найдется, что терять.
Загудела труба, глашатай пригласил присяжных, не мешкая, отправиться к урнам для голосования.
Падают в урны бобы – белые, черные…
Когда все присяжные отдали свой голос, судебные счетчики под присмотром притана начали считать бобы с надлежащей обрядностью. Сначала – соответствует ли число бобов числу присяжных. Сегодня члены дикастерия явились в полном составе: пятьсот один человек. Счетчики установили: бобов точно столько же, нет ни лишнего, ни недостающего. Тогда стали отделять белые от черных.