Сокровища града КитежаНевероятное, но правдивое происшествие с предисловием издательства, примечаниями переводчика и послесловием редакции

Шумный и многолюдный рабочий поселок опустел. С нескрываемым удовольствием Бартельс уволил до весны девять десятых рабочих, на туземном наречии это называлось «сократить штаты». Впрочем, бартельсово удовольствие было изрядно испорчено. Сокращение дало неожиданный результат, — стенгазета стала выходить чаще и во всех номерах неизбежно прохаживались на наш концессионерский счет. У Бартельса совершенно отсутствует чувство юмора. Я еженедельно с удовольствием прочитывал газету и был рад отметить, что и в этом номере не забыли обо мне. Дэвид же положительно страдает печенью и мизантропией. Он распорядился в срочном порядке прорубить в своем кабинете вторую дверь и пристроить отдельный, изолированный коридор, ведущий в контору и на двор. Все это только для того, чтобы не видеть стенной газеты. Ах, какие иной раз странности бывают у капиталистов!

Дорогой учитель, окончательно вылечив уши, углубился в свои научно-кабинетные изыскания. Наученный горьким опытом — он избегал выходить на двор. Увы, — это было неизбежно, минимум три, четыре раза в день. Я видел, как страдает великий ученый от этих неизбежных променадов и однажды привез ему из Рязани купленного в местном кооперативе «генерала». Оноре чрезвычайно растрогался и по рассеянности целовал и меня и посудину.

С этого дня дорогой учитель окончательно засел до весны в своем кабинете. Спал он тут же, на широкой кушетке, под которой и стоял упомянутый чин. Сердобольная уборщица Настя из уважения к сединам ученого соблюдала все в чистоте. Словом, профессор был доволен и спокойно, не опасаясь за свои уши и прочие, при случае обнажаемые части тела, — вел свою углубленную научную работу. Жизнь его текла мирно и спокойно, огражденная стенами кабинета с надписью — «Ведающий научно-экспериментальной частью профессор Оноре Туапрео».

В конце декабря произошло событие, чуть не нарушившее планомерность научной работы. Ко мне в кабинет вбежала Настя, раскрасневшаяся и заплаканная.

— Вот вам моя книжка, платите ликвидационные, — не желаю я больше работать!

— Но, Настя…

— Не желаю и не желаю, и больше ничего!

— Но позвольте, что случилось?

— Не желаю и не позволю, и вот и все!

Я был окончательно сбит с толку категоричностью и вразумительностью Настиного заявления. Мягко, осторожно и вкрадчиво я начал:

— Вы успокойтесь, Настя, успокойтесь, так ведь невозможно. Давайте все по порядку…

— Не могу я успокоиться, совершенно это невозможно!..

Пауза и слезы. Я в полном недоумении. И вдруг — взрыв.

— По порядку? Какой же это порядок? Где это видано! Французский это какой-то порядок! Что я вам, подневольная, что ли? Разве мыслимо по три часа держать человека за фартук и рассказывать ему про старушку да про хаос, да еще черт знает про что, про всякую ерунду! У меня скулы с тоски сводит! А он все говорит и говорит. Я хочу уйти, а он не пускает, держит за фартук. И это, говорит, вы понюхайте, и это попробуйте. Это, говорит, космос, хаос! А я нанималась в нюхальщицы да в пробовальщицы, нанималась? А слушать всякие глупости я должна, а? Не могу я больше, не могу, ну, вот и все! Заговорит он меня, заговорит до смерти!..

Настя окончательно потеряла самообладание и заплакала навзрыд. Все было очевидно и понятно. С большим трудом я уговорил Настю по-прежнему соблюдать в кабинетах чистоту и не требовать от нас ликвидационных. Я вынужден был торжественно поклясться, что профессор больше не будет ее заговаривать и заставлять пробовать хаос.

Это была нелегкая задача, но я разрешил ее блестяще. Уже давно заметил я прискорбную страсть дорогого учителя. Он действительно хватал собеседника или просто случайного посетителя за пуговицу, в данном случае за фартук. Я сам, несмотря на молодость, крепкие нервы и глубокое уважение, старательно избегал встреч с дорогим учителем. Это понятно, — великому человеку нужна была аудитория, но помилуйте, с какой же стати я должен быть суррогатом этого недостающего атрибута величия? Уважение мое к дорогому учителю оставалось неизменным, но встреч с ним я избегал.

На этот раз я смело ринулся в кабинет № 2.

— Дорогой Жюлль Мэнн, посмотрите внимательно в эту пробирку! Вы видите, здесь клубятся призрачные газы, — знаете ли вы, что это такое?

— Знаю, — космос! Но не в этом дело, дорогой учитель, — сядьте!

Энергично нажав на плечи, я усадил профессора в кресло.

— Тшшш! Осторожно, дорогой учитель, осторожно, не произносите больше ни слова!

С таинственным видом я запер дверь на ключ и на цыпочках подошел к Оноре.