Сокрытое в листве

Имена мертвецов бесконечно тянулись мимо меня. Пахло камнем и жарой. В действительности, я не очень понимал, что мне делать и к кому обращаться в поисках Ермакова. Однако это был тот случай, когда любое действие лучше любого бездействия. Поэтому я просто шел вперед, направляясь к той части кладбища, где хоронили погибших в боях и ветеранов всех войн от 1812-го до 1917-го. Я уже давно не навещал старого друга.

Я услышал громкую брань из-за рядов могил, посмотрел в ту сторону и увидел нескольких человек, столпившихся возле свежей ямы вырытой в неверную сторону. Ленная меланхолия оставила меня со стремительностью горного потока. Я собрался и вспомнил, зачем здесь. Пригляделся к лицам ругавшихся, но никого не узнал. Огляделся по сторонам – бросил взгляд на аллею, ведущую к воинским могилам, затем на громаду храма.

Выбрал храм – если Ермаков все еще работал здесь, в администрации мне могли подсказать, где его сейчас искать, а если нет, то вполне могли указать на его след. Безлюдье и тишина вновь начали разливать по моей душе покой и умиротворение – мне было хорошо здесь. Храм приблизился, но вопреки всем законам, стал от этого будто бы меньше в размерах, а не увеличился. Теперь он не был никакой громадой – простая и изящная московская церковь, видевшая, конечно, много лучшие времена.

В теньке на ступеньках перед входом сидел сильно загоревший светловолосый человек в рабочей одежде. Он сидел, прикрыв глаза и уперев в землю перед собой лопату, за черенок которой держался так крепко, как будто это была винтовка с последним патроном. Неожиданно человек открыл глаза и посмотрел на меня. Возможно, он услышал мои шаги, а может быть, так просто совпало. Стоило ему открыть глаза, как я его узнал – эти ярко-васильковые глаза врезались мне в память очень крепко. Ермаков тоже меня узнал – я понял это по его взгляду.

Несколько секунд мы смотрели друг на друга, не двигаясь и не говоря ни слова. Он пришел в себя первым и устало улыбнулся:

– Какие люди зашли! Да еще на своих двоих! Как живешь?

Я был удивлен настолько, что едва не открыл рот – это было последнее, чего я ожидал. Когда мы виделись в последний раз, отношения наши были совершенно далеки от дружбы или хотя бы доброжелательности, но теперь он приветствовал меня, как старого приятеля. Мне не оставалось ничего иного, кроме как быть вежливым:

– Жаловаться не на что. А у тебя как дела?

Ермаков небыстро поднялся на ноги, отряхнул запыленный зад, затем обтер об себя правую руку и протянул ее мне – я пожал почти без колебаний.

– Да как видишь, терпимо. Пристроился, притерпелся, даже успокоился. Ты здесь по делу или в гости?

– В гости.

– А, ну да – гвоздики же! Прости, с самого утра сегодня думать не получается. Пошли, что ли? Провожу тебя до места.

Я не стал отказываться – пусть вокруг и так было немного глаз, нас все же могли увидеть, так что убить его в глубине кладбища было надежнее. Ермаков оставил лопату прямо на лестнице, да так легко, как будто и не вцеплялся в нее только что до белых костяшек. После этого Филипп сорвал какую-то травинку из поросли вдоль паперти и закусил ее – он был совершенно спокоен и прибывал в удобстве здесь. Впрочем, это не было странно – если он все эти годы проработал на этом кладбище, то компания могильных камней ему была ближе людского тепла. Он спросил неожиданно:

– И чем ты пробыл в эти годы?

– Всем подряд.

Филипп грустно усмехнулся и выплюнул травинку.

– А сейчас где?

– В Моссельпроме на бумажках.

Я соврал так легко и быстро, что даже не успел испугаться.

– Ууу… Неплохо устроился! Сытно, наверное?

– Не жалуюсь.

– Ну и я жаловаться не буду.

– Давно здесь?

– Да уже лет восемь. Оно как отгремело все, как усадьбы все пожгли, да расстреляли всех, кого могли расстрелять, выяснилось, что жизнь-то не изменилась ничуть. Я, как был не нужен, так и остался не нужен. А ведь сколько сил потратил на вот это вот все! Ну да ладно, не ради меня ведь все делалось – кто мне виноват, что я квасил да безобразничал, пока остальные крутились? Вот и оказалось, что на кладбище-то оно мне лучше всего будет – хоть мертвым, хоть живым. Здесь я, кстати, преуспел – пришел ночным сторожем, чтобы покойники ночами по улицам не бродили, а теперь целый завхоз! Самодержец лопат! Ты уж извини, что я все треплюсь – в иной день ни с одной живой душой словом не перекинешься, а мертвые болтать не любят. Ты, кстати, один? Хотя, можешь не отвечать – по глазам вижу, что один. Я тоже один, да так, наверное, уже и останусь.

О! Вон мой знакомец – Лешка Прокопец. Я с ним еще в 17-м полицейский участок брал – ух, натащили тогда! А погиб глупо – брат родной пристрелил. Вроде как случайно, но так кто же теперь разберет?

А вон за той березкой Фаддей Цветков. Он был с нами в тот раз, когда… Ты представь, вроде как прямо на бабе кони двинул – то ли сердечко не выдержало, то ли еще чего. Помню, как хоронили. А березка-то разрослась – надобно убрать.