Солдат императора

— Та-а-ак, кто тут у нас? — протянул он и издевательски засюсюкал: — Гу-у-у-льди, герой любовник, как и было докладено. То есть доложено. О! Дон Франциско, — насмешливый поясной поклон.

— Н-н-у? Куда изволите вас расцеловать, голуби сизокрылые? Ты мне не кукарекай, павлин испанский! — это в сторону де Овилла, который как раз, вскинувшись, собрался напомнить о недопустимом тоне обращения к родовитому дворянину. — Накукарекаешься на виселице! Я тут с тобой плясать не намерен, я не умею. Я те сразу рыло сворочу, ты понял?!

Дон понял. Конрад умеет быть чертовски убедительным. Он прохаживался мимо нас, пугал карами и нехорошо ругался. Заслуженно, надо сказать. Интересно, кто у нас такой предусмотрительный?

— И скажите спасибо Герхарду, он тут у вас один еще мозги не пропил, — продолжал меж тем Бемельберг, разрешая сомнения. Я то удивлялся, почему за доктором побежали трое, а вернулись только двое. Вот в чем дело. Ну что же. Заслужил Герхард по мордасам за стукачество и кувшин лучшего пойла за разумность. Не премину. Хотя, по зрелом размышлении, обойдемся пойлом.

— Что же мне с вами делать, паразиты? Неплохо бы вздернуть всю веселую компанию, за пособничество. Очень соблазнительно! А главное, поучительно. Только вот не хватало лишить армию разом толкового командира и лучшего бойца, чёрт. — Конрад занял геометрический центр арены, покачивался на каблуках, заложив широкие ладони за пояс. Лицо, прошу заметить, имел злое и глумливое.

— На первый раз прощаю. Вы мне, мля, до конца жизни оба проставляться будете. И напоследок: вам что, баб вокруг мало?! Р-р-р-азойдись! Федерико, почини их сиятельство, а ты, Гульди, ко мне в шатер, ко мне, я сказал! Рысью, марш!

Вот так все удачненько обернулось. Могло быть хуже.

Сначала мы рассказывали сказки для публичного пользования, что, мол, я порезался по пьяни, возвращаясь из кабака, а Франциско врал, что упал с лошади. Ровно через час о дуэли гудел весь лагерь и вся Барселона, а профос нехорошо косил лиловым глазом. Но поделать ничего не мог. Каждому несчастному случаю нашлось по две дюжины свидетелей.

А дуэль… Какая дуэль, вы о чем, собственно?

На следующий день мы оба, я и дон Франциско обтекали пред очами Зарайды, сделавшейся на редкость говорливой. Она приволокла нас по очереди к моему домику и принялась костерить по-испански, так что Бемельберг обзавидовался бы.

— Щенки! Мальчишки! Что вытворили, а?! Гульди — пьяница! Пиво вместо мозга! Ты постарше, мог поумнее быть, а?! Скотина! Чуть не угробил мальчика! А ты, чем думал, кретин! Что ты себе позволяешь?! Я тебе что вещь?! Мог спросить, сперва, я бы тебе ответила! Я бы тебе пальцы переломала, вдруг поумнеешь! Hiho de peruenta puta, cabron![94]

Она довольно долго ругалась, топала ножками и кидалась утварью, мы даже заработали по три увесистых пощечины. Рука у Зары была ой-ой-ой, в ушах моих потом полчаса звенело, левая скула налилась лиловым, а у дона открылась рана и потекла кровь. Потом она сменила тон, всплакнула, как умеют только любимые женщины, очень жалостливо. Наново перевязала испанца и принялась уговаривать.

— Мальчики, ну что вы как маленькие! Я вас вообще не понимаю! Бросьте эти игры, я вас обоих люблю. Очень сильно. Обоих. Правда, мальчики. Вы же такие хорошие, добрые, умные, что взъелись друг на дружку? Вам что мало? Кто хоть раз недовольный уходил? Можно подумать, что я малая девочка, что у меня до вас мужчин не было. Ха! Наказаны оба, дуралеи. Я теперь сама решаю когда, куда и с кем. Что б не смели за мной хвостом ходить. Сама приду, если захочу. Когда захочу. И если увижу хоть один косой взгляд… всё. Отлучу от тела навсегда. Локти кусать будете. После меня у вас ни на одну девку не поднимется, слово мое крепкое, вы знаете. Ну иди сюда, глупенький.

Она как-то очень по-матерински обняла и погладила Франциско, а потом поцеловала, совсем не по-матерински. Испанец был ни жив, ни мертв, очень бледен. Насупленность его и общая сторожевая нахохленость под словами, глазами, губами Зары разгладилась и превратилась в мягкую податливую вату. Взгляд его вместо мушкетного прицела приобрел туманность и наполнился слезами, не могу поверить, но это так. Зара наконец оторвалась от де Овилла, подошла ко мне, взяла за руку, подвела к испанцу и непререкаемо постановила:

— А теперь мириться. Пожмите руки, и чтобы никаких. Навоюетесь еще, бедненькие. — Тут она снова собралась пустить слезу, но тут же собралась, встряхнула своими чудными волосами и заулыбалась.

— Ну, как там у вас говорят? Жать руки, марш!

И мы первый раз обменялись взглядами без немедленного желания убить-сожрать-закопать. Медленно протянули ладони и скрепили вынужденный мир крепким пожатием.

Зара, наблюдавшая это все, прыснула и проворковала голубкой:

— Ну и умнички. Берегите и защищайте друг дружку. Вы ж теперь родственники. Молочные братья, ха-ха-ха!!!

Она обняла меня за талию, толкнула к лошади, и сама устроилась на своем андалузце.

— Поехали, Пауль, прогуляемся. А ты, не скучай, можешь переночевать здесь. Домик очень уютный. Поехали, н-н-о!