— Послушай, корабль не так велик, друг мой. Ты сам прекрасно знаешь, что и как с раненными. Твои ребята точно так рядышком обретаются и получают точно такой уход. Обязательно говорить ни о чем?
Ну знаете… какой требовательный.
Ваш верный рассказчик перестал лепить из физиономии маску благожелательности, повернулся к испанцу, оставив левый локоть подпирать планширь, а правый поместив в уютную развилку между рукоятью кинжала и собственным боком. Точно такую же позицию занял Франциско. Весь облик его говорил о продолжительной и серьезной беседе.
Я откашлялся.
— Говорить ни о чем я сам не люблю. Ты тоже? Ну тогда начинай говорить о чем-нибудь. — Прозвучало немного агрессивно, но, в конце концов, я к разговору его не приглашал. Де Овилла помялся, поковырял пальцем обшивку борта. Размышлял, видимо, обижаться или нет. Не обиделся.
— Послушай, Пауль. Ты человек опытный. Много повидавший. Хочу знать твое мнение, зачем это всё? Что мы делаем? К чему?
Начина-а-а-ется…
— А ты не в курсе? Идем в Тунис, будем бить турок. — Отшутиться не вышло.
— Я не о том.
— А о чем?
— О том, что в мире творится. — В ответ я собрался сказать что-то вроде «мир слишком большой, о себе подумай», но Франциско оказался настойчив. — Империя наша… с одной стороны католики, с другой лютеране и иже с ними. Я — католик. Был и буду. Лютеране — язва. Но разве за это их стоит убивать?
— Так. А что ты предлагаешь?
— Погоди. Не о них одних речь, хотя и о них тоже. Ты самолично гонял восставших крестьян. Они у вас все поголовно лютеране-кальвинисты-мюнцериты, черт ногу сломит. Я искоренял в Испании моранов. Тоже ничего хорошего. Да и мы оказались… А еще католики называемся. А зачем? За что? За что мы с тобой людей убивали десятками, а если наши потери счесть, так и сотнями? Они молятся по-другому, да. Верят неправильно? Возможно. Так это же дело-то внутреннее! Духовное! У каждого свое! Не нам судить! И уж точно не резать и не сжигать. Тем более, что сами-то мы ой как не ангелы.
Палуба уверенно ныряла вверх-вниз, широкие скулы корабля медленно резали податливую водную ткань, снасти скрипели, море вздыхало на разные лады, солнышко казало из-за горизонта последний на сегодня свет, а мы решали великие проблемы мировой истории.
— Что скажешь, Пауль? — Де Овилла — весь воплощение вопроса. Похоже наболело по-настоящему.
— Послушай, какие-то мысли у тебя для верного католика и христианского воина пораженческие.
— Правда. Я уже говорил, что не могу так больше! полжизни в крови и грязи. Молюсь, мессу наизусть, исповедь, причастие… а в душе — пустыня. Чем мы лучше лютеран? За что убиваем? И евреев этих несчастных… Они просто другие, не хуже нас, так пусть будут! Мы сами по себе, они сами по себе. За что воевать? Разве вот
Ну, ладно. Сам напросился.
— Франко, я сейчас скажу тебе несколько неприятных вещей. Как я это вижу. Ты послушай, если я не прав — поправь. Хорошо?
Испанец подобрался, совсем как перед боем, замер, покусал нервически усы и кивнул, вроде как соглашаясь. И я начал под аккомпанемент волн и ветра.
— Ты католик. Настоящий, верный, по рождению и по духу. Ты плоть от плоти католической церкви. Так?
— Так. А ты?
— Я… Мне легче, я на это могу со стороны взглянуть, почему, не спрашивай, я не смогу объяснить. Читал очень много. А ты изнутри. И страдаешь поэтому вместе с церковью. Ведь не думаешь, что ты такой особенный?
— Куда уж мне.
— Согласен? Хорошо. Слушай же неприятные вещи, как я и обещал.
И меня понесло. Взобрался на кафедру. Реликтовое эхо академического прошлого.
— Церковь была единой изначально. Апостолы и Семь Вселенских Соборов определили жизнь церковную и догматы и Символ Веры, на Святом Писании основанные.
— А как же Иисус? Учение-то его.
— Учение… Иисус не только и не столько учить прибыл. Сын Бога воплотился за тем, чтобы смертью искупить первый грех. И учение его — не добрые вести из Иерусалима, а Жертва. Так, не перебивай, я потеряю нить…
— Прости, продолжай. Ты остановился на неприятном. Весь внимание.
— Да. В XI веке, как ты помнишь, случился раскол, Запад отделился от Востока. Папа провозгласил себя главой Церкви, а Византия не согласилась. Мы называем их схизматиками и еретиками. А правда в том, что мы, католики, настоящие схизматики еретики. Дослушай! — Прервал я мгновенно ощетинившегося Франциско.