Солдаты

Боже, боже! Спаси и помилуй! -- Поп воздел короткие руки к небу. -- Всех на

оборону, к дотам! -- Он снова повернулся к лейтенанту.-- Слышите? Всех!

Штенберг прислушался. Из-за поворота улицы к мосту приближалась группа

сельских парней под командой фельдфебеля. Один из мобилизованных, пьяно

раскачиваясь, пел надрывным голосом:

Господи, даже горы мрачнеют

В час, когда рекрутам головы бреют...

Под заунывный плач скрипки и рожка остальные подхватывали:

Звон колокольный нас гонит из хаты.

Служба солдатская, как тяжела ты!

-- Замолчать! -- рявкнул, должно быть уже не в первый раз, фельдфебель.

Но его никто не слушал, словно фельдфебеля не было вовсе.

За колонной новобранцев темной массой катилась толпа женщин и стариков.

Одна молодая румынка страшно, с волчьим подвывом, плакала. А над колонной

плыла и плыла, бередя сердца людей, солдатская песня:

Мама, ты встань, помолись у порога,

Может быть, станет полегче дорога.

Встань, помолись на икону, -- быть может,

Бог от окопов спастись нам поможет.

Священник, пропустив мимо себя новобранцев и толпу крестьян, вдруг

вознегодовал:

-- Бога вспомнили! А когда я с божьим благословением к ним подходил,

чуть было не побили. Спасибо жандарму -- выручил, а то влетело бы... В

штурмовой батальон* всех. Там они по-другому запоют.

* Вроде штрафного батальона.

-- Неужели им не дорого наше бедное отечество! -- воскликнул Штенберг,

и черные усики под его коротким носом шевельнулись.

-- Не дорого, господин лейтенант, не дорого, -- охотно подтвердил

священник, перебирая дряблыми пальцами епитрахиль. -- Троих пришлось

оставить. Подозреваю: махорочного настою напились...

-- Дивизионного прокурора сюда позовем. Он разберется.

Сказав это, Штенберг хотел ехать дальше. Но навстречу ему уже бежали

хромой и черный, как грач, Патрану и пожилой жандарм.

-- Что случилось, господа? -- спросил Альберт.

-- Беда, боярин! -- Патрану оглянулся на жандарма, как бы призывая его

в свидетели. -- Мужики там... на площади... отказываются идти рыть окопы...

Лейтенант чуть побледнел, но промолчал. Не взглянув больше на

сконфуженных его молчанием Патрану и жандарма, ои помчался в центр села, где

действительно собралось до сотни крестьян, о чем-то громко споривших. Над

толпой маячили остроконечные верхушки бараньих шапок. С приближением

Штенберга верхушки эти зашевелились. Оказавшись среди толпы, боярин крикнул:

-- В чем дело, э-э... господа? Отчего вы не на обороне?

Крестьяне угрюмо отмалчивались. К толпе подбежали запыхавшиеся и злые

Патрану и жандарм, отставшие от Штенберга. Остроконечные верхушки шапок

начали расплываться в разные стороны.

-- Вы что же, не желаете защищать свое отечество?

Офицер обвел толпу недоумевающим взглядом.

-- Что же вы молчите? Вот ты, Бокулей, почему ты не хочешь идти на

оборонительную полосу?

Худой желтолицый крестьянин зачем-то снял шапку, обтер ею свою курчавую

голову и только потом уже ответил:

-- Я отдал двух сыновей. С меня хватит.

-- Но ты не забывай, что один из твоих сыновей дезертировал. Не служит

ли он русским? -- Штенбергу хотелось сказать что-то более острое и обидное

этому мужичонке, но он не мог. Все та же непонятная ему самому

нерешительность, которую он испытал утром в разговоре со старым конюхом

Ионом и управляющим, сдерживала его и сейчас. -- Ты смотри у меня, Бокулей!

-- пригрозил он на всякий случай крестьянину.

Тот ответил тихо, но твердо:

-- Я не знаю, где мои сыновья. Их взяли в армию.

-- Зато мы знаем! -- Штенберг соскочил с коня, сунул за ремень черенок

плетки и вдруг заговорил дружелюбно: -- Отечество в опасности, господа! Мы

ведь с вами односельчане, и нам легко понять друг друга. Королева Елена и

командование румынской армии поручили мне сказать вам, что вы должны

создавать добровольческие отряды по борьбе с русскими парашютистами.

Готовьтесь! Вам уже зачитывали обращение маршала Антонеску и Мамы Елены.

Русские идут сюда, чтобы взять у вас ваши земли, ваших жен и дочерей.--

Лейтенант почувствовал, что голос его начинает дрожать, и поскорее закончил:

-- За спасение вашей земли, наших очагов, господа!..

Толпа, до этого упорно молчавшая, вдруг загудела. Почувствовав, что

крестьяне, по крайней мере большая их часть, поверили его словам, боярин

прокричал еще громче:

-- Русские не пройдут по нашей земле!

Штенберг ожидал, что эти слова вызовут волну патриотических возгласов,

но крестьяне молча начали расходиться по домам. Площадь быстро опустела.

Гарманешти погрузилось в тяжкую и долгую тишину. Только слышно было, как

по-весеннему бодро ревел, клокотал под опорами моста водяной поток.

"Что же это такое? А?.. Что же случилось?.." -- уныло спрашивал себя

молодой боярин, подъезжая к своей усадьбе. У ворот он опять увидел Василику.

Щеки девушки горели. Василика пристраивала у себя на груди подснежник.

Наверное, она только что вернулась из леса. Большие черные глаза и все лицо

ее были облиты светлой радостью. И лейтенанту почему-то захотелось согнать с