Солдаты Апшеронского полка: Матис. Перс. Математик. Анархисты

У вечно читавшей Серафимы в шкафу кроме научной литературы хранилось издание знаменитых адвокатских речей, которые мы с Хашемом, на два голоса, чередуясь через три страницы, увлекаясь обстоятельствами подзащитного, с выражением читали и которыми зачитывались не менее, чем медицинской энциклопедией, чаще всего открывая ее на буквах «в», «о» и «л».

Мне нравилось слово «либидо», сколько в нем было будущего, сколько тайны! Немыслимым представлялось содержание понятия «оргазм». Словосочетание «наивысшее наслаждение» соединялось в воображении с самой сутью существования мира. Стремление когда-нибудь испытать это неописуемое, сакральное состояние совпадало с влечением к будущему, к познанию, к самосовершенствованию и счастью всего человечества.

Благодаря извечному режиму суточных дежурств день Серафимы был смешан с ночью, заснуть она могла в любое мгновенье. Измученная биографией, страшными потерями, постигшими ее в молодости, Серафима мало интересовалась реальностью. Нелюдимая, она предпочитала действительности уход в себя, скрашенный профессией и книгами. Свое пренебрежение к домашней работе оправдывала так: «Хозяйничают только мещане, у них время есть». Хозяйство она не вела совсем, за садом ухаживал отец, приезжая на выходные: удобрить, подрезать, высадить, собрать, перекопать. Серафиме оставалось только не забыть полить, что она и делала ближе к ночи, когда появлялся слабый напор в водоразборе: погрузившись в дрему, она стояла под рушащимся, пылающим звездами небом с поливочным шлангом в руках – над темневшими под ногами грядками с перцами, баклажанами, помидорами, направляла струйку под дерево и считала до тысячи, снова и снова засыпая на втором десятке; спутники то на быстрых низких, то на медленных высоких орбитах бороздили ее череп.

Сливочное масло она держала в миске с водой, на полу веранды шелестели лодочки луковой шелухи, и рыбьи хвосты, еще ледяные, обгрызали две вечно голодные, неотличимые ободранные кошки, свирепо прогонявшие со двора приблудных родичей. При этом Серафима обожала крахмальное белье, и простыни, скатерти, салфетки в ее доме хрустели и слепили глаза. Она говорила: «Если у больного уже два дня есть аппетит, значит, немедленно он не умрет»; «Илюша, если ты собираешься поступать в медицинский, хорошо учи химию, это самый трудный при поступлении предмет»; «Самая страшная смерть, какую я видела, – это смерть от водобоязни. Муки в аду – нежности по сравнению с этим»; «Симулянтикус натураликус»; «Когда я училась в институте, в Молотове, на первом курсе нас привели в лабораторию, где в застекленной камере сидела собака. Расставили полукругом. К собаке пустили хлор. Мы должны были стоять и записывать в блокноты симптомы. Я закричала, сдернула шланг, и меня едва не выгнали с учебы. Хорошо, отчим – старый большевик – отстоял»; «Бога нет. Есть человек, и он несчастен».

Кроме кошек и кавказской овчарки Барсика у Серафимы имелся кот Аксакал, много лет находившийся при смерти. Первое, что делала Серафима, вернувшись после дежурства, – она силком кормила Аксакала с рук пареной рыбой.

Серафима говорила о Хашеме: «Наш Маугли».

Пустота госпиталя, прохлада, упоительная после выжигающего зрение зноя. В полдень зрение слепнет, вещи видятся их собственным негативом. В полумраке госпитальных интерьеров еще плывет над глазным дном черно-белая изнанка мира, белые высоченные сосны парка, свечки кипарисов. Я вечно терялся в этом госпитале. И норовил заблудиться еще и еще, так как однажды подсмотрел, как в одном из кабинетов переодевается медсестра. Застекленная матовым стеклом дверь была приоткрыта, полоска зрения ослепила, поразив сочетанием смуглости и молочной белизны незагоревших, нежных, будто бы еще незрячих участков, видных под распахнутым халатом. Девушка выливала из колбы какую-то прозрачную жидкость и тщательно, круглыми движениями втирала ее в бедра, живот; она подняла некрасивую голову и прикрыла глаза. И в этот момент страшный оглушительный грохот набежал из другого конца здания, наполнил его, поглотил всё мое существо, потряс плечи, я присел, и в дрожащем окне, в направлении моря прошел истребитель, показал два своих раскаленных форсажем сопла, расплавленный воздух тек за ним… Поселок находился в трех километрах от военного аэродрома. Истребители взлетали и разворачивались над морем, чтобы отправиться патрулировать границу с Ираном. Во время купания нужно было держать ухо востро, чтобы под водой не попасть под удар воздушной волны, возникавшей, когда истребитель превосходил скорость звука.