Солдаты мира

— Так точно, товарищ майор, — спохватился ефрейтор.

— Ему повезло. Он придумал себе утешения в жизни. У меня их нет, — неохотно бросил Родион.

— Что же у вас есть? — хитро прищурился начштаба.

— Муки совести, товарищ майор. Один поэт сказал: если даже и совести нету, муки совести все-таки есть, — усмехнулся Родион.

— Сколько же в вас бессознательного кокетства, рядовой Цветков! — рассмеялся начальник штаба и задумчиво посмотрел на Родиона.

— Еще вопросы будут? Разрешите уйти?

— Нет, не разрешаю. Вы мне очень нужны. Подойдите к столу. Вот лежат общие тетради. Семь штук. Вместе с Баранцевым вы должны расчертить их по такой вот схеме. Работы много. Завтра утром вы отдаете мне готовые тетради. Задача ясна? Вперед.

Они чертили молча, но это молчание не сосредоточивало, а, наоборот, рассеивало внимание — резинка то и дело мелькала в их пальцах. Баранцев не выдержал первый.

— За что ты невзлюбил меня? — внезапно спросил он, не отрывая глаз от листа.

Родион, как от подзатыльника, недоуменно вскинул голову и впервые заметил на правой щеке ефрейтора тонкий шрам, бледными рубчиками змеившийся к верхней губе. Он очень не подходил к его женственному лицу, делал его злым и колким. В голосе Баранцева просквозила такая неподдельная горечь, что у Родиона от сердца растерянной волной отхлынула неприязнь к ефрейтору. Но объясняться с ним было все равно невмоготу.

— Откуда у тебя шрам? — спросил Родион.

Баранцев отложил карандаш в сторону и снял очки. Он не спеша протер их белым платочком, словно хотел разглядеть на лице Родиона каждую морщинку, и бережно надел их.

— Вопросом на вопрос? Даешь понять, что твоя антипатия ко мне инстинктивна?

— Тебе разве станет легче, если я все поясню? — неожиданно удивился Родион одной мысли. — По-моему, ты знаешь не хуже меня, что к чему. Иначе зря тебе дан ум. Или ты настолько самодоволен, что уже не различаешь свое добро и зло? Я выражаюсь ясно?

— Вполне, — усмехнулся Баранцев, и шрам на его щеке покраснел. — Вижу, куда ты гнешь. Опасный ты человек, Цветков. Тебе кажется, что ты имеешь право на свое добро и зло? Коварное заблуждение. Ты вот меня упек в потенциальные рабовладельцы. Любопытная мысль, хотя и прямолинейная. А вот что я про тебя скажу. Давно за тобой наблюдаю. Мне кажется, что тебе очень хочется убить что-то вроде старухи-процентщицы. Теоретически ты уже убил ее. Может, я ошибаюсь?

Родион покосился на ефрейтора: его раздосадовали вовсе не слова, а то, что Баранцев ищет его расположения и поэтому подделывается под любомудра. Может быть, несколько месяцев назад слова Баранцева прозвучали как комплимент, но сейчас они показались наивными и неуместными. Родиону стало скучно: все это слишком напоминало отцовский кабинет, который как будто обязывал говорить только умно и оригинально. Заметив легкое раздражение на лице Родиона, ефрейтор смутился и опять взял карандаш. Потом вдруг отложил его, словно вспомнил что-то важное.

— Хочешь знать, откуда у меня шрам на щеке? Долгая история. Это подарок отчима. Не улыбайся. Однажды я с ним здорово поцапался после выпускного вечера. Назвал его мужланом. Он разозлился и шарахнул меня по шее. Я упал и разодрал себе щеку о толстый гвоздь в двери. Ребятам сказал, что дрался с толпой хулиганов. Даже уважать стали. Они ведь колотили меня в детстве безбожно, кому не лень. Как я их ненавидел и презирал! До сих пор встречать их без злости не могу…

Они еще долго сидели после отбоя в ленкомнате. На Баранцева напала странная лихорадка исповеди, и он расстелил перед Родионом свою причудливую жизнь, словно хотел оправдаться в чем-то. Родион хмуро слушал ефрейтора, стараясь меньше смотреть ему в глаза, и вдруг подумал о том, что редко кто из живущих на земле знает самого себя и, наверно, от этого все несчастья и заблуждения. И было неприятно вспоминать Родиону свою прежнюю ненависть к этому слабовольному человеку, страдающему провинциальным честолюбием. Ведь теперь он знает о нем почти столько же, сколько и о самом себе.

Когда они вышли из ленкомнаты, третья смена уже заступала дневалить. Из каптерки сочился ломкий голосок гитары: старшина третьей батареи Онищенко решил перед дембелем покорить «бисову бандуру».