Соленая купель

— Откровенно говоря, я был бы доволен, что попал в такую историю, если бы не угрожала опасность погибнуть, исчезнуть бесследно. Мой внутренний мир неизмеримо обогатился. До корабля я находился над поверхностью жизни, как бы витал в розовых облаках. Казалось, что на земле все в порядке, все прекрасно. Правда, резала глаза бедность людей, их преступления… Я был призван дать облегчение своей пастве, отвратить ее от зла. Я даже мирился с войной и выдумывал для нее какие-то оправдания. А теперь, когда я спустился в низины жизни, когда на себе испытал страшный физический труд, издевательства и унижение, когда глубже заглянул в человеческое сердце, — все в мире перевернулось. Сколько же несуразной наивности во мне было! С тех пор как пришлось оставить берега Ла-Платы, я много передумал. У меня явилось какое-то чувство мести к самому себе, к своему прошлому. Я, как жестокий садист, растерзал свою собственную душу…

Голос Лутатини задрожал, лицо болезненно передернулось.

— Впрочем, не будем говорить об этом. Меня беспокоит мысль о подводных лодках…

Викмонд, глядя на него холодными серыми глазами, улыбнулся и тихо промолвил:

— Да, кораблям много приходится терпеть бедствий от субмарин. Но нам нет основания бояться их: «Орион» защищен нейтральным флагом.

Лутатини даже вскричал, выбросив вперед руки:

— А трюмы полны контрабандного груза! Об этом говорят все матросы. И я, католический священник, принимаю участие в этом преступлении.

Оба некоторое время молчали.

— Все бы ничего, сеньор Лутатини, но одно обстоятельство меня волнует. Вам, вероятно, известно, что у нас, в Аргентине, всюду шныряют немецкие шпионы. Возможно, что они пронюхали, чем нагружен наш пароход и куда он держит курс. Их прямая обязанность сообщить об этом куда следует. Если немецкие субмарины получат о нас такие сведения, то, конечно, от них нечего ждать пощады.

Лутатини беспокойно заерзал на табуретке.

— Я так и знал! Вы сами не уверены, что мы благополучно достигнем суши. А Буэнос-Айрес, как я слышал, действительно кишит шпионами, не только немецкими, но и французскими, английскими, итальянскими. И что этим негодяям нужно от нейтральной страны?

Викмонд громко рассмеялся.

— Вы напрасно возмущаетесь, сеньор Лутатини. Во-первых, нейтральная страна в любое время может превратиться в воюющую страну, а во-вторых, никакая война не может обойтись без осведомителей. Тут все основано на том, кто кого обманет. Разведка, контрразведка, всякие ночные вылазки, фальшивые наступления, маскировка местности, чтобы заманить противника и покончить с ним, — все это вещи одного порядка. Разница лишь в названиях. А затем, когда-то и в вашей религии шпионаж играл огромнейшую роль. Вспомните иезуитов. Я смотрю на это просто: шпион совершает подвиг не меньший, чем любой воин на фронте, и не меньше он подвергается опасности. Вопрос только в том: во имя чего? Одни — во имя бога, который совершенно не нуждается в их защите, другие — во имя своего государства.

Лутатини, изобразив на лице гримасу отвращения, энергично закрутил головою.

— Я не согласен с вами. Это — безнадежные отбросы общества. Меня стошнило бы, если бы я только близко очутился около шпиона.

Викмонд, забавляясь этой игрой, переживал большое удовольствие. Серые глаза его лучились, лицо добродушно улыбалось. Он слегка возразил Лутатини, а потом перевел разговор на радиоаппарат:

— О, это замечательное изобретение! Я сижу в своей рубке и, несмотря на оторванность корабля от берегов, знаю все, что делается на белом свете. Если только депеши не зашифрованные, я как бы слышу голоса людей, словно они сидят со мною рядом и сообщают о разных событиях. Вот, извольте послушать.

Лутатини охотно надел на голову пару телефонных наушников. То же сделал и Викмонд. Привычно, не глядя на радиоприемник, он поймал ручку конденсатора, и кривой палец указателя, мутно блестя нейзильбером, пробежал по полукругу шкалы. Лутатини был изумлен: в его мозг вливались звуки — пискливые, квакающие, по-поросячьи хрюкающие. Все это было для него загадочно, как магия. Викмонд кое-что перевел ему на человеческий язык. А потом, отложив телефонные трубки в сторону, начал рассказывать, что вообще приходится ему слушать:

— Мы, сеньор Лутатини, находимся накануне открытия радиотелефона и громкоговорителей. Техника развивается с поразительной быстротой. Теперь представьте себе, что у нас в рубке установлен громкоговоритель. Что вы могли бы услышать? Богослужение в берлинском кафедральном соборе, сведения о войне, музыку, под которую где-нибудь в Нью-Йорке исполняют модный танец танго…