Солнечная лотерея

Облокотившись на квадратный металлический механизм, на сцене стоял один из давешних танцоров, который в начале танца выглядел как юноша. Стройный, с короткой рыжеватой прической, одетый в юбку с блузкой, на ногах сандалии, он представлял из себя совершенный тип андрогина. Гладкое бесполое лицо не выражало ничего, кроме легкой усталости.

– Пригласи ее к нам за столик, – сказала Нина, притронувшись к руке мужа.

– Тут и так нет места, – решительно ответил Кассик; ему не очень улыбалась эта затея. – И сама никуда не ходи. – Он видел, как она откинулась на спинку стула. – Сиди на месте.

Нина бросила на него быстрый взгляд, словно испуганное животное, но потом подчинилась.

– Ты все еще думаешь как прежде.

– Что ты имеешь в виду?

– Ладно, оставим это. – Руки Нины беспокойно бегали по столу. – Давайте чего–нибудь выпьем. Я хочу коньяку.

Когда перед ними поставили коньяк, Нина подняла свой стакан.

– Выпьем за… – начала она. Остальные тоже подняли стаканы и негромко чокнулись, – за лучший мир.

– Боже мой, – устало сказал Каминский, – меня тошнит от всяких таких слов.

Слабо усмехнувшись, Нина спросила:

– Почему?

– Потому что в них нет никакого смысла. – Выпив залпом коньяк, Каминский содрогнулся. – Ну кто, интересно, против лучшего мира?

– А правда, – спросила Тайла после некоторого молчания, – что на Проксиму Центавра послали разведчиков?

– Правда, – кивнул Каминский.

– И есть что–нибудь интересное?

– Данные еще не обработаны.

– Другими словами, – сказала Тайла, – ничего интересного.

– Кто знает? – Каминский пожал плечами.

– Джонс знает, – пробормотала Нина.

– Тогда спросите у него. Или подождите официального заключения. И отстаньте от меня с этим.

– А что слышно о Пирсоне? – Кассик решил переменить тему. – Ходят слухи, что он день и ночь работает, подбирает людей, строит какие–то планы.

– Пирсон намерен покончить с Джонсом, – как–то отстраненно ответил Каминский. – Он уверен, что это возможно.

– Ну, если стать таким же фанатиком, как и он…

– Пирсон еще хуже. Он ест, спит, думает, живет одним только Джонсом. Он никак не может успокоиться. Когда я захожу в его крыло, там вечно слоняется не меньше батальона вооруженных до зубов полицейских, а весь двор забит пушками, танками и боевыми флайерами.

– Ты думаешь, из этого что–нибудь выйдет?

– Милый, – сказала Нина с расстановкой, – неужели ты не видишь в этом ничего положительного?

– Например?

– Я говорю, что вот имеется человек с таким удивительным талантом… Он может то, чего мы с вами никогда не сможем. И нам не нужно больше гадать и блуждать в потемках. Теперь мы знаем. Нам известно, куда мы идем.

– Мне нравится гадать и блуждать в потемках, – решительно сказал Кассик.

– Правда? Может, именно здесь и кроется ошибка… Разве ты не понимаешь, что большинство людей хочет определенности. Вот вы отвергаете Джонса. Почему? Потому что ваш мир, ваше правительство опираются лишь на незнание, на какие–то догадки. Вы считаете, что никто не может знать истины. Поэтому в известном смысле вы отстали от времени и скоро останетесь не у дел.

– Ага, – посмеиваясь, сказала Тайла, – а тогда я останусь без работы.

– Чем вы занимались раньше, до работы в органах безопасности?

– Ничем, это первая моя работа. Мне еще семнадцать. Я до сих пор еще неловко чувствую себя с вами и с другими… У меня нет никакого опыта.

Кивнув на стакан девушки, Каминский сказал:

– Я тебе одно скажу: эта отрава вконец расшатает твои нервы. Она разрушает верхние центры спинного мозга.

– Не волнуйтесь, – быстро сказала Тайла, – я приняла меры. – Она притронулась к своей сумочке. – У меня есть синтетический нейтрализатор. Иначе я бы не стала и пробовать.

Кассик еще больше зауважал ее.

– Откуда вы сюда приехали?

– Я родилась в Китае. Мой отец был большой шишкой в Хайпинском секретариате компартии Китайской Народной Республики.

– Но ведь тогда вы родились по ту сторону фронта, – изумился Кассик. – И вас воспитывали… – он состроил гримасу, – что называется, в еврейско–атеистическо–коммунистическом духе.

– Мой отец был преданным бойцом Партии. Не жалея сил, он боролся против мусульманских и христианских фанатиков. Воспитывал меня он, потому что мать погибла во время бактериологической атаки. Она была беспартийной, и поэтому убежища ей не полагалось. Я жила с отцом в партийных квартирах, что–то около мили под землей. Пока не кончилась война. – Она поправилась: – То есть я–то там оставалась. А отца расстреляли в конце войны.

– За что?