Солнечная палитра

Зоя Сергеевна отдала Василию Дмитриевичу две маленькие фотографии Маруси — живой и в гробу — и попросила его написать портрет дочери.

— Я так мечтала, что вы соединитесь с моим ангелом, — в слезах говорила она.

Василий Дмитриевич никогда не считал себя портретистом, хотя раньше ему случалось выполнять портреты своих близких. Вдохновленный дорогими воспоминаниями, он согласился запечатлеть образ Маруси, но не теперь — слишком свежа была его рана.

Много позднее он нашел в себе достаточно сил и по памяти, по фотографиям создал портрет. Писал он с большим подъемом, по временам явственно вспоминая дорогие черты, оставлял кисть, потом вновь принимался писать.

Федор Васильевич Чижов, все эти годы внимательно следивший за своим любимцем и за его творческой деятельностью, живо откликнулся на эту его работу:

«В портрете Оболенской ты был под влиянием увлечения сердца — самое законное увлечение и самый законный источник художественности. В истории искусства беспрестанно встречаем примеры, в которых сердце еще чище, еще неотразимее…»

Этот портрет остался у матери Маруси в Швейцарии. А две маленькие фотографии девушки и фотографию ее надгробного памятника, изваянного знаменитым Антокольским, художник всю жизнь берег среди своих самых драгоценных бумаг.

Сестре Вере незачем было приезжать в Рим. Василий Дмитриевич больше не мог там оставаться. Все ему опостылело. Его неудержимо потянуло в милые и дорогие Имоченцы, на зеленые берега Ояти. Только там надеялся он отвлечься от своей утраты.

Без разрешения Академии художеств он прервал самовольно свою командировку, вернулся на родину и, тайком проехав через Петербург, сел на ладожский пароход; далее почтовая тройка привезла его в Имоченцы.

Всей своей увлекающейся натурой отдался он деревенской жизни, деревенским удовольствиям.

«Теперь я в деревне, — писал он Савве Ивановичу, — дышу a plein poumon (полной грудью) после душной, зловонной Италии. Какой у нас сосновый воздух! Итальянцы не подозревают, что такой на свете существует. К вам когда соберусь, пока еще не знаю, то сохну на солнышке, а то так спущаю змей, бросаю плоские камушки по реке с деревенскими мальчишками, тоже пишу этюды, впрочем, последние так, изредка, в виде отдыха».

Как видно, сам художник не придавал никакого значения своим занятиям пейзажной живописью; так, пустая забава, вроде змеев.

Пробыв контрабандой три месяца в Имоченцах, он вернулся за границу, но отправился на этот раз не в Рим, а в Париж, куда давно его звал верный друг Илья Ефимович Репин.

В это время (1873 год) вторично ложится на бумагу его тайный замысел — первый эскиз масляными красками давно задуманной им огромной картины.

В том же году закончил своего «Христа в пустыне» Крамской.

Не бога, а сильного человека-борца, бунтаря изобразил художник. Этот человек на какое-то время скрылся от врагов в дикой каменистой пустыне. Он тяжело опустился в раздумье на камень. Но зритель знал, зритель верил: не сложил оружия бунтарь-изгнанник, он еще вернется к людям, встанет на защиту их счастья, их правды.

6. Тургенев

Я имел великое счастье знать Тургенева…

Из рассказов художника

Илья Ефимович плохо слушал своего друга. Он смотрел на него и любовался им.

Рослый, статный, с темными, большими, выразительными глазами, с высоким лбом древнего эллина, с маленькой черной бородкой, обрамлявшей лицо, Василий Дмитриевич вызывал его невольное восхищение.

«Непременно напишу его вот таким, в черном сюртуке с белым воротником», — подумал Репин про себя, а вслух сказал:

— Василий Дмитриевич, не огорчайся. Конечно, нехорошо получилось, но ты не виноват: ведь Иван Сергеевич явился без предупреждения.

— Да ведь приходил не простой посетитель! — горячился Поленов. — Я так хотел показать ему свою мастерскую!

Вошла Вера Алексеевна — жена Репина. Расстроенный Поленов и ей стал рассказывать, как Тургенев поднялся по лестнице и, увидев замок, подсунул под дверь свою визитную карточку.

Репин прочел на протянутой Поленовым карточке: «Я приходил предуведомить Вас…»

— Не волнуйся. Великий писатель земли русской — самый простой человек, — продолжал утешать Репин. — Он обязательно придет еще раз. Ты смотри, какая чудесная погода! Мы собираемся на прогулку. Пойдем с нами.

Поленов заколебался.

— Пойдем, пойдем, — тащил Репин, — сегодня же воскресенье.

Уговорить жизнелюбивого Василия Дмитриевича было не очень трудно. Они пошли втроем. По дороге им встретилась группа русских художников со своими дамами; Репин пригласил и их.

Париж, шумный, многоцветный, сияющий на солнце, с массой экипажей, с нарядной пестрой толпой на улицах, представился их глазам.

Они двигались, пробивая себе путь сквозь толпу. Невысокий, живой Репин шагал впереди и поминутно восклицал:

— Смотрите, какая любопытная пара! А каков этот толстяк! Сюда смотрите!

Он затащил компанию в кафе, которое помещалось тут же на площади под полотняным тентом. Пока пили прохладительное, Репин балагурил и одновременно торопливо набрасывал в альбом отдельные фигуры.