Солнечное сплетение. Этюды истории преступлений и наказаний

Специалисты обнаружили и такую отличительную черту. Продажные женщины часто воспринимали свое тело как нечто отдельное от души, чем можно распоряжаться свободно, по собственному усмотрению. Отсюда-де отсутствие у них страха перед венерическими болезнями, пренебрежение довольно высокой вероятностью подвергнуться насилию, издевательству и просто быть убитыми. Засим следовало еще одно неожиданное открытие. Предоставляя свое тело временно в чужие руки, многие из них тем не менее могли искренне любить какого-то мужчину – в том смысле, что бесплатно никому, кроме него, не отдаваться. Такие даже обижались, когда их называли шлюхами. В общем, они как бы делили свою сексуальную жизнь на две самостоятельные части, одна из которых, полностью освобожденная от нравственных понятий, позволяла им услаждать клиентов совершенно непроизвольно, без каких-либо чувств, тем более страстей…

В начале XX века шестнадцать европейских государств подписали Парижскую конвенцию по борьбе с проституцией, в том числе и Россия. Ее министр юстиции представил Думе проект о мерах пресечения торга женщинами в целях разврата. Затем последовали правительственные указы по поимке в притонах лиц женского пола, не внесенных в списки «публичных», и по пресечению выезда из России девиц легкого поведения…

* * *

На просторах Российской империи «эротический» означал «любовный», а «эротиком» называли поэта, сочиняющего любовную лирику, воспевающего женскую красоту. Околоточные жандармы брали на заметку как неблагонадежного всякого, у кого дома на стене висела картина с обнаженной натурой.

Вероятно, в любом народе принято снисходительно относиться к тайным эротическим вожделениям не только своих правителей, но и «властителей дум». Среди последних первым для россиян несомненно стоит тот, кто сам о себе говорил: «Ай, да Пушкин! Ай, да сукин сын!»

Пушкинский гений поражал художественным дарованием излучать своей поэзией лучезарный свет и одновременно присутствием в нем самом поистине дьявольских противоречий. Характером капризный и непостоянный, нравом раздражительный и обидчивый, Александр Сергеевич считал себя православным и в то же время откровенно насмехался над святынями. В «Гаврилиаде» изобразил прелюбодеяние в Царствии Небесном, а будучи еще совсем юным, сочинил поэму «Монах», где посадил инока на спину черта и отправил их в Святой Град Господний Иерусалим. Ближе к своей трагической кончине отметил в письме к Чаадаеву: религия, мол, чужда нашим привычкам и мыслям, но только об этом не следует говорить.

В беседах со своими знакомыми русский потомок африканцев похвалялся тем, что нравится женщинам своим «бесстыдным бешенством желаний». Визиты к шальным девкам наносил и до женитьбы, и после, не боясь даже подцепить «венеру». Мог сочинить пламенные, нежные строки признаний в любви к женщинам и, поддавшись «искушению рассеянности», в своем же имении «обрюхатить» крепостную девицу, а потом, после короткого угрызения совести, бросить ее на произвол судьбы. В общем, «младых богинь безумный обожатель» просто хотел, по его же собственному признанию, описать «странности любви, открыть тайну сладострастья, оживляя ее лучом вдохновения и славы».

У другого патриарха отечественной литературы, Тургенева Ивана Сергеевича, тоже были свои слабости в отношениях с прекрасным полом. Ярый противник крепостного права, он не отпустил на волю ни единой души крестьянской из пяти тысяч принадлежавших лично ему. Многие рабыни и в самом деле оставались верны помещику-писателю: за свои годы жизни на лоне природы он совратил далеко не одну из них, как Пушкин, и частенько делал это скопом, насколько позволяло ему здоровье. Кстати, никто из участниц оргий жалоб на его экстравагантное поведение не подавал. Да и к чему доносы, если забеременевших от него девиц хозяин удостаивал подарками и вполне достойным пенсионом.

По данным департамента полиции, за границей Иван Сергеевич предпочитал именно бордели с групповым сексом, где щедро раздавал вознаграждения. Оказавшись снова в родном отечестве, тесно сошелся с театральной актрисой Савиной, которая принялась лечить его от импотенции весьма утонченными методами. Что примечательно, классик так и не признался никому в своем тайных прихотях сладострастья. Просто очень хотел оставить о себе впечатление как о великом писателе и благочестивом человеке.