Солнце и Замок

– Человека, которого ты видел мертвым, выносила твоя мать, – едва ли не шепотом пропела Фамулим. – По крайней мере, так полагаю я, исходя из услышанного. Будь я способна плакать, поплакала бы сейчас о ней… хотя нет, не о ней – о тебе, живущем здесь и сейчас. А там, на корабле, могущественный Цадкиэль совершил то же, что проделали с тобой мы – извлек память из твоего мертвого разума, дабы вновь воссоздать и твой разум, и тебя самого.

– То есть перед судом Цадкиэль вместо меня предстал мой эйдолон, самим же им и сотворенный?

– «Сотворенный» – слишком уж громко сказано, если ваш язык известен мне в достаточной полноте оттенков, – проворчал Оссипаго. – Скорее уж «овеществленный», «сделанный осязаемым».

В ожидании разъяснений я перевел взгляд с него на Фамулим.

– Разбившись, ты стал мыслью, отраженной в умершем разуме, а он исправил твой образ, исцелил полученные тобою смертельные раны.

– Другими словами, сделал меня куклой – ходячим, говорящим чучелом себя самого, – с горечью проговорил я, однако вдуматься в суть этих слов оказалось выше моих сил. – Упав, я погиб, а здесь был убит собственным же народом.

Склонившись над трупом Апу-Пунчау, я пригляделся к нему внимательнее.

– Задушен, если не ошибаюсь, – негромко пояснил Барбат.

– Отчего Цадкиэль не вернул меня к жизни, как я вернул к жизни Заму? Не исцелил, как я исцелил Герену? Отчего я должен был умереть?

Случившееся далее поразило меня сильнее всего, пережитого до сих пор: Фамулим, опустившись передо мной на колени, поцеловала пол у моих ног.

– А отчего ты считаешь, что Цадкиэль дана подобная власть? – возразил Барбат. – Я, Фамулим и Оссипаго ничто перед ним, однако мы ему не рабы, а сам он, как ни велик, отнюдь не владыка, не спаситель собственной расы.

Вне всяких сомнений, мне следовало бы возгордиться. На самом же деле я был попросту ошарашен и убийственно смущен и, судорожными взмахами рук призывая Фамулим подняться, выпалил:

– Но ведь вы ходите Коридорами Времени!

Стоило Фамулим встать на ноги, передо мной распростерся ниц Барбат.

– Разве что совсем недалеко, Севериан, – поднявшись, пропела она. – Только ради бесед с тобою да кое-каких насущных, самых обычных дел, и не более. С точки зрения ваших солнц – и того и другого, наши часы идут противосолонь.

– Согласись мы на предложение Оссипаго переместить нас в более удобное место, – не поднимаясь с колен, добавил Барбат, – он перенес бы нас еще дальше в прошлое. В ваше прошлое. Что для тебя, полагаю, оказалось бы вовсе не к лучшему.

– Еще вопрос, о достославные иеродулы, прежде чем вы вернете меня в мои собственные времена. После разговора со мной у берега моря мастер Мальрубий исчез, обернувшись облачком серебристой пыли, однако…

Продолжать я не смог и, осекшись, указал взглядом на тело Апу-Пунчау.

Барбат кивнул.

– Видишь ли, тот эйдолон, как ты их называешь, просуществовал очень недолгое время. К каким энергиям воззвал Цадкиэль, дабы поддерживать твое существование на корабле, мне неизвестно. Возможно, ты даже сам черпал подспорье из первого же источника, что подвернулся под руку – к примеру, оставил без энергии корабль, пытаясь оживить стюарда. Допустим, придя сюда, прежнего источника ты лишился, однако до этого довольно долго прожил на борту корабля, на Йесоде, и вновь на борту корабля, а после на тендере, и в эпохе Тифона, и так далее, и так далее. И все это время дышал, ел, пил – то есть питался стабильной материей, обращая ее на пользу собственному телу. Так твое тело и сделалось вещным.

– Но ведь я мертв и умер даже не здесь – на борту корабля Цадкиэль.

– Там ты нашел мертвым своего близнеца, – возразил Барбат. – А еще один лежит замертво здесь. И, кстати заметить, не будь он мертв, с тобой у нас ничего бы не вышло, поскольку всякое живое существо – отнюдь не только материя. Э-э… – Задумавшись, он покосился на Фамулим, словно прося о помощи, но помощи не дождался. – Многое ли тебе известно о сущности под названием «анима»… Другими словами, о душе?

Мне тут же вспомнилась Ава. «Ты, как и все невежды, материалист. Однако твои материалистические воззрения отнюдь не превращают материализм в истину», – сказала она, малышка-послушница… а вскоре после погибла заодно с Филой и остальными.

– Ничего, – пробормотал я. – Ровным счетом ничего.

– В известной степени это – нечто наподобие строк из стихов. Фамулим, как там… помнишь, ты мне читала?

– «Встань! Бросил камень в чашу тьмы Восток! В путь, караваны звезд! Мрак изнемог», – пропела его супруга.

– Да. Да, понимаю, – подтвердил я.

Барбат кивком указал на стену.

– Допустим, я напишу эти строки вон там, на стене, а затем еще раз, на стене напротив. Какие из строк будут подлинными?

– И те и другие, – ответил я. – И не одни. На самом-то деле стихи – это не письмена и не речь, а… Нет, что они такое, я объяснить не могу.

– Точно так же, в моем понимании, обстоит дело и с анимой. Была она записана здесь, – Барбат указал на мертвого, – а теперь записана в тебе. А когда свет Белого Истока коснется Урд, вновь будет записана в нем, но и в тебе отнюдь не сотрется, если только…