Солнце мертвых (сборник)

– В глаза мои почему не глядите?! Аа… Сало от моего козла в глотке у вас стало? Задушит оно вас, дядя Андрей! Вот пусть мои внуки помрут лихой смертью!.. – закричала она истошным голосом. – Младенцы Господни, сиротки… правды пусть на земле не будет, если не сдохнете с моего козла! На моих глазах черви вас глодать будут! Чую!! Скоро, как снег вот будет!..

Тенью пошло лицо дяди Андрея. Повел он запавшими, помутневшими глазами и сказал хрипло к саду:

– Черви усякого человика глодать будут, Марина Семеновна. Это уж я вам казал! Мало меня, старого, обижали? Коровы меня решили, поросенка за полцены отдал… на войне вошь злая меня точила… – ништо! Но вы меня изобидели!.. Конечно, вы господского звания… а мы люди рабочие, как сказать… черной крови… Зато ж вас и искоренять надо! Только вы женского полу, а то б я вам го-лову отмотал!..

– Да я тебя… гадюка полосучая, сама мотыжкой побью, как пса! Я чтоб тебя боялась?! Каина?! Я ж тебя наскрозь вижу! Я трудящийся человек… за свое кровное душу из тебя вытащу! Лучше и не проходи мимо… своими руками… Ступай, ступай… не могу на тебя смотреть, на душегуба!..

Много страшного накричала Марина Семеновна в тихом ночном саду. Смотрели-слушали позабытые детишки расширенными глазами.

– На вас будет! – только и сказал дядя Андрей и побрел в свой флигель, полковничий.

– Он! Он, злодей!! Вот не встать мне завтра, без покаяния помереть, если не он моего козла свел! Все дни с татарином крутился в кустах, на горке.

– Да он же на степь ходил…

– Да я ж карты раскидывала на душу его черную! И три разочка, как в воде видела! Под Корбеком он крутился, а вчера его на базаре видали, в кофейне! Боюсь я его? Что ночью придет, задушит?! До последней кровинки за свое буду биться! Они, проклятые, только до первой палки глотку дерут, а как показали палку, – все хвост поджали! Помудровали… Хлебают теперь! И пусть, так им и надо!

Пропал и пропал козел. А там и два селезня пропали. Пришел дядя Андрей и сказал с укором:

– Скажите теперь, что и селезней ваших съел. Ну, скажите! Головку вот в балочке нашел, и пуху там!.. Ведь как пробил-то проклятый… весь мозг выклепал!..

Схватилась Марина Семеновна за сердце и три дня лежала, как при смерти. Приходил старичок доктор, что на самом тычке живет, сказал – слабость сердца. За визит съел коржик и пареную грушку.

Пропал и пропал козел. Что – козел, когда люди походя пропадают! Убили доктора и жену на Судакской дороге – золота добивались. Учителя и жену закололи кинжалами – под Корбеком. И еще – топором зарубили – под городком… И еще… и еще…

Жива душа!

А вот уж и черный Бабуган – закурился, замутился, укрылся сеткой. И нет его. Полили дожди ноября, сырого мутного «джиль-хабэ», когда белки уходят в норы. Размякли, ползут дороги, почернели выцветшие холмы… Будет тепло – порадует земля травкой.

Радуется Тамарка. С утра и до ночи ходит, ходит… размякшие ветки гложет, чуть теплится, вся в буграх. Всюду ее копытца, налитые водой, всюду – выгрыз в коре, на грабе. Ходит одна – живая.

Сиди дома, возле печурки. Сиди – подкладывай. Сиди и сиди – до света. A далеко до света. Смотри в огонь: в огне бывают видения. И слушай, что дождь говорит по крыше: говорит, говорит-бормочет – и все одно: пустота, темно-та… та-та… Позванивает струя в пустом водоеме под мазанкой. И голод мучить устал – уснул. И вот – вспыхнет в печурке, и мысль проснется: а что же утро?.. Не надо, не надо думать… Не надо? А если в ворохе этих сучьев все еще шевелятся порубленные мысли?! Надо закрыть глаза и совать в огонь. Это кусок «змеи» из той балки… – в огонь. Если бы хоть табак… задурить себя, докуриться до сладких снов.

Сидишь у огня и слушаешь: все одно – пустота, темнота… та… та… Застучали ворота… Ветер? Прислушаешься. Все тихо. Бормочет дождь.

А который бы час теперь?.. Темнеет с шести… Десятый?..

И вот, уж не ветром это. Уверенный стук в ворота. Они. Калитка колом подперта… И сами могут. Ну, что же! не все ли равно теперь?.. Пусть – они. Сразу если… готовы! Ворвутся, с матерной руганью… будут тыкать в лицо железом… огня потребуют… а ни лампы, ни спичек нет… Стыдно, руки будут дрожать… Будут расшвыривать наши тряпки… А силы нет…

Стук упорней. Не могут отворить сами?..

– Вот – конец… – говорю я себе. – Сразу все кончится.

Я твердо беру топор, иззубренный топоришко, шаткий. Твердо выхожу на веранду… Откуда сила? Я весь – пружина. Я знаю, что буду делать. Собака боится палки! Я открываю дверь в сад… чернота. И шорох: дождик чуть сеется.

– Кто там?..

– К тебе, козяй!.. ат-пирай!

Татарин?! Зачем… татарин?

– Абайдулин я… от кладбища… от хорошего человека!

Знакомое имя называет. Я отнимаю кол. Широкий татарин в шапке…

– Теперь всем страшно. Крутился в балке… черный ночь, коли глаз… Селям алекюм…

С неба вестник! Старый татарин прислал с корзинкой. Яблоки, грушка-сушка… мука? и бутылка бекмеса!.. За рубаху… Старый татарин прислал подарок. Не долг это, а подарок.

– Тебе прислал. Иди ночью… велел. Там видит, тут видит – неко-рошо… убьют. Иди ночью, лутче. А-а-а… – крутит головой татарин, – смерть пришел… всей земле.