Солнце на антресолях

– И кстати, займись собаками! – как ни в чем не бывало сказала мама. – Что там им нужно? Погуляй, покорми, ты же все знаешь. Какая им еда нужна?

– У них два дня голодовка! Пока дома писаться не отучатся! А потом… – Я быстро взглянула на маму, которая сосредоточенно заполняла какую-то анкету в компьютере, – потом будем им варить кашу.

– Кашу? – Мама на секунду оторвалась от анкеты. – А я думала, собачий корм…

– Нет, у них понос от этого корма. Кашу. Им Нелли Егоровна всегда варит кашу на три дня.

Говоря, я подошла к описавшейся Алисоньке и одним движением вытряхнула ее из юбчонки. Выбросив юбку в мусорку, я ткнула растерявшуюся и начавшую отступать от меня с рычанием Алисоньку мордой в лужу и шлепнула по попе. Она попыталась меня укусить. Тогда я шлепнула ее еще раз. Мама покосилась на меня, но, на удивление, ничего не стала говорить.

– Сюда иди! – позвала я Веню.

Не думаю, что он понял, что я говорю, но тоже попятился. Я схватила его, ткнула заодно в Алисонькину лужу, потом в прогрызенный стул. Веня стал отчаянно, хрипло лаять, вырываться, исцарапал мне все руки и искусал – он-то мастер на это.

– Ну, так-то уж с ними не надо! – покачала головой мама. – Так, ну все… Я сделала заказ на экспресс-визу… Ужас… Столько денег. Ну ладно. Хоть на поезде можно доехать, близко, хорошо.

Я молча смотрела на маму. Ведь и у меня есть предел. Почему они такие жестокие и говорят при этом, что жестокая я? Кто из нас чего-то не понимает? Из всех этих почти смешных и полусерьезных мелочей складывается невыносимая жизнь. Моя невыносимая жизнь. Может быть, мне уйти куда-нибудь? А как же одиннадцатый класс, Академия? Надо посмотреть, нет ли филиалов Академии где-то в другом городе. Где папа не будет обязан, как хороший отец, приходить ко мне полтора раза в месяц, а мама не будет убиваться из-за моей черствости и непохожести на ее настоящую дочь, которую она забыла в роддоме.

* * *

Пока я переодевалась в гардеробе, я уже поняла – что-то случилось. Бегали училки туда-сюда, наш вечно сонный охранник не сидел за стойкой, а стоял у высокого зеркала, полностью отражаясь в нем, и казалось, что их два – два «дяди Миши», толстых, невыспавшихся, в черной мятой форме, встревоженных и никогда ничего не знающих.

Когда по вестибюлю понеслась, как встревоженная птица, яркая и растрепанная, Дылда, я уже успела от кого-то услышать слово «в заложники». Все переглядывались, перешептывались.

Я спросила у Бобошкиной, которая стояла у решетки, отделявшей закуток с вешалками от вестибюля, и держалась за нее руками с таким видом, как будто это ее взяли в заложницы:

– Ты не знаешь, что там такое?

– Леша… – прошептала Анжелика.

Понятно, что для нее в школе есть только один Леша – Мошкин.

– Что – Леша?

Она метнула на меня страшный взгляд. Глаза у Анжелики большие, темные, навыкате, и если она злится и смотрит на тебя при этом (а чаще всего на меня она смотрит, именно когда ей очень плохо от злости, ревности, ненависти, когда она просто не может не смотреть!), то возникает ощущение, что из этих глаз на тебя изливается какая-то мрачная, тягучая, невидимая, но ощутимая энергия. Хочется побыстрее уйти. Единственный способ отразить эту энергию – рассмеяться. Что я и сделала. Бобошкина мгновенно покраснела.

– Прости, – сказала я. – Это у меня нервное. Так что – Леша?

– Леха в заложники училку взял, – весело проорал мигом ввинтившийся между мной и Анжеликой Мяка.

В отсутствие Мошкина Мяка всегда норовит оказаться рядом со мной, чем-то помочь, глупо пошутить, убрать стул, если я на него собираюсь сесть, спрятать мой телефон, постараться прочитать мои последние сообщения Мошкину – как будто там есть что-то интересное…

– В смысле? – похолодела я. – В каком смысле – в заложники?

– Он требования выставил… – неохотно проговорила Анжелика, уже не глядя на меня, потому что сквозь щуплого, но юркого и постоянного двигающегося Мяку взглядом меня сильно не прожжешь.

– Какие?

– Чтобы ему сто тысяч лайков до двенадцати часов накрутили. Все щас сядем и будем накручивать! – так же жизнерадостно объяснил Мяка. – А чё – без вариантов!

– Вы что, с ума сошли? – прошипела я. – Какие сто тысяч лайков? Он что, заболел? Зачем это ему? А училка – кто, какая?

Мяка беспомощно посмотрел на меня – такое количество вопросов Лешин лучший друг был не в силах переварить.

– Я ему поставила лайк, – прошептала Анжелика, но так, что слышали многие.

Она занимается в школьном театральном кружке, обычно играет Снегурочку на Новый год, внучку Весны на Масленицу и первоклассницу на первое сентября и умеет шепотом говорить очень внятно и громко. У Бобошкиной не хватает в арсенале нескольких согласных, но это бывает даже мило. И сейчас у нее получилось «Я ему пофтавива вайк…»

– На что – лайк? Он что, стал блоггером? Или снял ролик? Или спел что-то?

– Он записал обращение, – ответил Мяка, трясясь от смеха.

– О чем?

– Ну… – Мяка неопределенно развел руками. – Вообще… Танцевал…

– Танцевал? Мошкин?