Солнце на полдень

— А потому, что неумный мой батя был! Жадные — они все неумные. Пришли закрывать церковь, а он сельчан на такую агитацию поднял, что те в топоры: «За веру православную!» И смех и грех. Бате та вера — до фени. Ему деньги прихожан нужны были. Грошики, копейки, пятаки крестьянские. Медь возил в город, у лавочников менял на бумаги, на кредитки… В общем, все правильно, Санька. Воз-мез-дие! Как у великого поэта Блока!.. А ты счастливей меня, у тебя, судя по всему, и родители людьми были, и детство настоящее было. Батя у тебя — кто? Крестьянин, солдат, калека… Это многих славных путь. А мне вот — все сначала начинать надо! Ничего еще у меня настоящего не было. А жить надо так — э-эх! — чтоб потом умереть не жалко было! Вот я понимаю поэта! Скажем, вот это…

Счастлив тем, что целовал я женщин,

Мял цветы, валялся на траве,И зверье, как братьев наших меньших,

Никогда не бил по голове.

Мял цветы! Не рвал, а мял. Застенчивое, мягкое, задумчивое — сокровенное — слово! Ходил по земле, влюбленный в жизнь, веселый и юный, беспечный и цветущий… Поэзию понимать нужно! Мял цветы — потому, что задумчиво, в мечте, нечаянно… Если случалось женщину обидеть — тоже нечаянно. Хотел радовать, чтоб жизнь неслась нескончаемо в этих цветущих лугах, среди яркого июньского разнотравья, такая же вечно цветущая, красивая и естественная, незлобивая и некорыстная, как сама природа! Не лежал — «валялся на траве» — тоже нечаянно, как мальчишка или как «братья меньшие», зверье. Какая любовь к жизни, к природе, в которой все живое! Надо жить не для жадности и денег — для неба и трав, для цветов и женщин… Вот это — молитва!.. Не богу, не мамоне: жизни! Так ли жил мой родитель? Эх!.. Одним коротким, нет, кротким и застенчивым, как голос котенка, — «мял», — как много говорит поэт, там, где ждем грубое, взрывное, агрессивное, — «рвал»! И каждое слово золотое!..

Поэты, брат, мудрые люди, они как бы ближе к природе, ее естественности, они страдальчески чувствуют красоту, до самозабвения любят жизнь, понимают ее счастье… Они учат жизни! И ты учись понимать поэзию! Она одна знает настоящие ценности жизни: свободу, любовь… И труд! Поэты — великие труженики. Труд чувств, мысли — души. Это только глупцы представляют себе поэтов беспечными людьми — закатывают глаза, повздыхают и заговорят стихами. Вот я, поповский сын, почему я горой за нашу жизнь? Потому, что она труд подняла высоко. Пахаря и поэта, кузнеца и землекопа. А я к машинам хочу! Я их чувствую как поэзию, техника для меня — что стихи. Работать хочу — аж руки зудятся. Поэзия — она за человека труда. Она против тех, кто по убогости и бездарности лишает жизнь человеческих ценностей… Знаешь, что скажу тебе, в подоснове новой жизни — чувство поэзии, чувство высшей правды! Жизнь наша породнила труд и поэзию…

Недавно смотрел я кино «Поэт и царь». Что-то из сказанного Шурой и я угадывал в этом кино. А ребята еще спорили — мировое или не мировое оно. По-моему — все же мировое! Даже в названии. Не Пушкин и Николай, а как бы вообще: поэзия — и тирания, как бы вечный поединок их! И тетя Клава согласилась со мной… И вообще, я думаю, — если кино настоящее, оно всегда — мировое!

— А ты меня научишь понимать поэзию, Шура?

— Э… Этому, тезка, научить нельзя. Как, скажем, невозможно научить любви, совести, таланту. Это тоже — талант, — искоса глянув на меня, улыбнулся Шура. Что-то, мне показалось, ревниво-затаенное обозначилось в складке его губ. Шура был сейчас очень далеко где-то от меня. Хоть зови его, как в лесу — а-у-у! Странно, я был рядом с Шурой, и мне страстно захотелось к нему, к его незримому «где-то», к его тайной нездешности…

— Это стихи великого поэта Блока? А, Шура? Скажи…