Солнце над Бабатагом

— У кого бы узнать? — сказал он, оглядываясь. Но узнать было не у кого, повара — пять дехкан из местного населения — почему-то еще не пришли.

— А где повара? — спросил Белецкий.

Сачков развел руками.

— Давно бы пора, да вот нету, — сказал он, нахмурившись.

Прихрамывая, вошел Бабакалон с заплаканным, распухшим лицом.

— Бабакалон, дружище, почему в кишлаке крики? Почему плачут женщины? — спросил Белецкий.

Дехканин недоверчиво посмотрел на встревоженное лицо военкома. «А разве вы сами не знаете?»— говорил его взгляд.

— Почему плачет народ? — повторил он. — Народ плачет потому, что люди сказали: умер очень большой, большой и хороший человек. Он любил бедных людей.

Какой человек?. Где он умер?

— Есть такой большой, большой кишлак — Москва называется. Далеко, очень далеко от Караягач-ачика. Там умер большой человек.

— Кто он? Как его зовут?

Бабакалон, пожав плечами, с беспокойством взглянул на Белецкого.

— Как его зовут, я не знаю. Но он очень, очень большой и хороший, этот человек.

— Он знает, кто умер, но почему-то боится сказать, — заметил Вихров.

— Ну хорошо, — заговорил Белецкий, — почему вы, весь кишлак, знаете что в Москве кто-то умер, а мы не знаем? Ведь в кишлак, как известно, никто не приезжал! Кто же мог вам это сказать?

— Узун сказал.

— Надо за аксакалом послать, — предложил Седов.

— Товарищ военком! — крикнул с крыши наблюдатель. — Едет кто-то! Поднимается к кишлаку. Галопом гонит!

Вихров полез на крышу посмотреть. Всадник — было видно, что это дехканин в чалме и халате, — весь подавшись вперед, нахлестывал плетью крупную буланую лошадь.

— Раньше чем через полчаса не доедет, — сказал наблюдатель. — Здесь в гору четыре версты. А вон там, — он показал, — совсем круто, галопом нельзя.

Вихров продолжал смотреть на поднимавшегося к кишлаку всадника, в то время как во дворе скапливалось все больше бойцов.

Они переглядывались, тревожно спрашивали друг друга, что случилось, кто умер в Москве.

Во двор вошел Палван-ата.

При первом же взгляде на его лицо Белецкий понял, что случилось что-то страшное.

— Почему в кишлаке плач, шум? Кто умер? — спросил он аксакала.

Лицо Палван-ата дрогнуло, глаза налились слезами.

— Весь народ уже знает. Ленин… Ленин умер в Москве.

— Что?!! Что вы говорите?! — вскрикнул Белецкий, меняясь в лице.

— Да, да, — подтвердил аксакал. — Ленин умер в Москве. Все бедные люди, весь наш народ плачет. Никогда еще такой человек не жил на свете. И вот умер, умер, — говорил старик, утирая рукавом крупные слезы, скатывающиеся по его морщинистым темным щекам. Ощущения непоправимой беды, боли, отчаяния, ужаса разом охватили Седова при этом известии. «Как же теперь? — думал он, — Как мы будем без Ленина?.. Ленин умер… Нет!.. Не может этого быть! Откуда он знает?»

— Это неправда! Неправда! — крикнул он горячо, гневно глядя в заплаканные глаза аксакала. — Это баи, басмачи распустили ложь среди вас!

— Нет, — сказал Палван-ата уверенным голосом. — Нет, командир, это правда! Умер Ленин. Народ так говорит, а народ всегда говорит правду. Нам передал так узун, и мы уже другим передали… Уже все горы знают, что Ленин умер, и все люди на земле плачут, и мы плачем… Зачем умирал Ленин? Скажи, начальник, — спросил он Белецкого. — Разве нет в Москве такого человека, чтобы хорошо лечил Ленина? Если нет, то надо было спросить нас, жителей, гор, мы бы сказали. У нас в горах есть такой человек. Он Ленина лечил бы, и не умер бы Ленин, а жил долго-долго. Ах, Ленин, Ленин! Тебе жить надо много, а теперь люди, весь народ плачет.

Снаружи послышался конский топот. Слышно было, как всадник грузно слез с лошади. Потом раздались быстрые шаги, и в дверях появился бородатый дехканин с потным красным лицом.

— Кагас бар, — объявил он встревоженно.

Дехканин присел у порога, снял сапог и, отодрав подклейку, достал из-под нее серый пакет. — Мана! — Он подал Белецкому пакет, содержание которого, видимо, знал.

Седов следил за Белецким с такой надеждой, что сейчас все должно выясниться и сообщение аксакала окажется вымыслом. Заглядывая через плечо товарища, он начал читать мелко напечатанный текст. То была страшная правда.

Бойцы молча слушали военкома, и редкие тяжелые солдатские слезы скатывались по их огрубевшим в походах загорелым щекам…

18

Наступила весна. С каждым днем над Бабатагом все ярче светило солнце. С угрожающим ревом мчались в ущельях потоки. Горы оделись густой ярко-зеленой травой.

Но стада овец не потянулись, как обычно, через перевал Хазрет-Бобо. Старый локайский вор Ибрагим-бек перехватывал овец и отправлял их за кордон эмиру бухарскому. Комдив, высокий статный человек с русой бородой, прошелся по комнате и остановился у карты.

— Ибрагим-бек после разгрома Первой туркестанской кавбригадой ушел на левобережье Вахша, — ска» зал он, проводя по карте рукой. — Почему же вы считаете, что он в Бабатаге? — спросил он Лихарева.

— У меня есть точные сведения, товарищ комдив, что он на днях находился в районе аула Ташчи.

— Хорошо. Выступайте в Бабатаг.