Солнце над Бабатагом

Афанасьев сердито посмотрел на него.

— Печи клали? Деньги получить? — заговорил он, шевеля закрученными кверху усами, — Только за деньгами и ходите. А где я на вас всех денег наберусь? Разве я сам их печатаю?

— Это уж как вам будет угодно, товарищ завхоз. А только как мы у вас печи клали…

— Печи клали! — снова подхватил Афанасьев. — Да ведь как клали! Начнешь топить, а они возьмут и задымят. И что же, тебе за это деньги платить?

— Так, товарищ завхоз, комиссия ведь принимала, — делая шаг вперед и прижимая шапку к груди, сказал Вечкин убедительным тоном.

— Комиссия! А что она понимает — комиссия? Разрази ее гром! Подписала акт — и с рук долой… А, между прочим, сколько тебе причитается?

— Двести девяносто восемь рублей пятьдесят копеек.

— Ишь, жмот, какой, даже копейки подсчитал, — проворчал завхоз.

— Я не жмот, товарищ завхоз. Я в точности, по вашим расценкам считал. Конечно, я могу закруглиться. Пусть будет триста рублей для ровного счета.

Афанасьев взял карандаш и начал подсчитывать…

— Ну вот! А говоришь, что не жмот, — сказал он, положив карандаш. — Хотел на тридцать рублей меня обсчитать. И, между прочим, денег у меня нет: не привезли из Ташкента.

— Э, нет, товарищ завхоз, — возразил Вечкин. — Я с казначеем беседовал. Пущай, говорит, товарищ завхоз резолюцию наложит. Деньги, говорит, есть. Я уплачу.

— Терешко! — взглянув на часы и багровея, громовым голосом крикнул завхоз.

— Чего изволите? — спросил писарь, появляясь в дверях всей своей маленькой полной фигурой.

— Пошли ко мне казначея.

Спустя некоторое время в комнату, спросив разрешения, вошел казначей, стриженный под машинку молодой еще человек.

Угрожающе пошевелив усами, Афанасьев посмотрел на него.

— Ты чего болтаешь, что у тебя деньги есть? — спросил он, сердито нахмурившись.

— Я не болтаю, товарищ завхоз, — сказал казначей, — Я еще вчера вам два раза докладывал. Деньги есть. Получили немного.

— Гм… Получили! Ну ладно, выдан вот этому… деятелю… сотню рублей… Хотя нет, постой. Сотни много. Хватит с него и полсотни. — Афанасьев повернулся к Вечкину и с ненавистью посмотрел на него. — А за остальными через неделю зайдешь. Не бойся, не пропадут.

— В крайности, дайте еще хоть десять — целковых, — попросил Вечкин, перебирая шапку в руках.

— Сказал пятьдесят — и шабаш! — повысил голос завхоз. — Можешь идти. На той неделе наведайся. Если деньги будут, то уплачу.

Бормоча что-то под нос, Вечкин вслед за казначеем мелкими шажками вышел из комнаты.

— Вот, Иван Ильич, жмоты какие. Каждый норовит побольше урвать, — сказал Афанасьев, значительно взглянув на Ладыгина.

— По-моему, ты все же не прав, Григорий Петрович, — заметил Ладыгин. — Зачем тянуть? Почему сразу не рассчитаться?

— Как то есть сразу?

— Позволь, у тебя деньги есть?

— Мало ли что у меня есть, — сердито заговорил Афанасьев. — Разве он один у меня? А вдруг какой-нибудь экстренный случай? За фураж тоже вот надо платить. Да мало ли какие расходы. А денег в обрез… Помнишь, в Речице два месяца на бобах сидели?.. Ну вот, а ты говоришь! Я, брат, ученый. Надо уметь маневрировать. Да… А Вечкину что? Думаешь, он прибедняется, так и действительно бедный? Как бы не так! У него, у канальи, собственный дом.

— Ну, это, конечно, дело твое. Тебе виднее, — согласился Ладыгин. — Но ты все же отпусти меня, Григорий Петрович. Мне время идти.

— А что у тебя?

Ладыгин сказал, что во время стоянки в гарнизоне бойцы с помощью местных жителей выдубили две воловьи кожи.

— Нельзя ли теперь эти кожи обменять на подметки. Красноармейцы пообносились, надо ремонтировать обувь.

— И только-то? — удивился завхоз. — Чего ж ты сразу не сказал? Я-то думал… Постой, ты новости слышал? Во второй бригаде потери есть.

Ладыгин подвинулся на стуле. В его мягких глазах, устремленных на завхоза, мелькнула тревога.

Афанасьев взял папиросу, закурил и рассказал о случившемся. Дело было в том, что стоявшая в Ура-Тюбе вторая бригада получила приказ разбить матчинского бека и занять Матчу. Не зная тактики горной войны, бригада опрометчиво углубилась в ущелье, где басмачи обрушили на нее поток камней и открыли огонь. Пришлось отойти, понеся потери. Басмачами захвачено в плен несколько раненых. Командира взвода Донцова басмачи зверски пытали, а затем убили. Участь остальных неизвестна.

— Да что ты говоришь?! — воскликнул Иван Ильич. Он сокрушенно покачал головой. — Ай-яй-яй… А ведь Донцова я знал, хороший командир. Ну, а бригаду, по-моему, винить нельзя. Тактики горной войны мы как следует еще не знаем. Все время воевали в степях.

— Да. Вот брат, какие дела, — сказал Афанасьев.

— Ну, все у тебя? — спросил он, помолчав.

Иван Ильич неожиданно для себя покраснел.

— Нет, есть кое-что, — сказал он, прокашлявшись.

— Деньги нужны? — догадался завхоз.

— Нужны, Григорий Петрович. Хочу френч перешить. Обносился.

— Эх, деньги, денежки, деньжонки, — вздохнул Афанасьев. Он побарабанил по столу короткими толстыми пальцами. — Сколько тебе?

— Рублей сто.

— Дам! — решительно заявил Афанасьев. — Тебе из последних дам, товарищ Ладыгин, потому что ты порядочный человек. Давай, брат, пиши заявление.