Солнце над Бабатагом

Лихарев позвал адъютанта и приказал ему вызвать Ладыгина. Тем временем вокруг жеребца собралась пестрая группа джигитов. Обступив его, они щупали ноги, трогали спину, обнимали, приплясывали перед ним и, размахивая руками, шумно переговаривались, обсуждая достоинства лошади. Один из джигитов, совсем еще молодой и показавшийся Лихареву знакомым, бесцеремонно полез в рот жеребцу посмотреть его зубы.

— Ну как? Хороша лошадь? — спросил по-узбекски Лихарев молодого джигита.

— Оченн карош, — ответил джигит.

Лихарев с любопытством посмотрел на него.

— Откуда ты знаешь русский язык? — спросил он с удивлением.

— Так это же Парда, — пояснил Бочкарев. — Он второй год в полку.

— Парда? — Лихарев внимательно посмотрел на молодого локайца, стараясь запомнить его. — А-а, так вот он какой! Молодец! Слышал о вашем геройстве.

Подошедший Ладыгин отчетливо доложил о прибытии.

— Так вот, Иван Ильич, — обратился к нему Лихарев. — Комиссар бригады и я решили сделать вам подарок, как отличному командиру. Примите от нас эту лошадь, — он показал на волновавшегося жеребца, которого крепко держал Алеша.

— Товарищ комбриг! Мне?! — спросил Ладыгин, не веря своим ушам и краснея. Еще подходя, он опытным глазом знатока определил и оценил достоинства лошади. — Да нет, товарищ комбриг… Такой конь!.. Да нет, что вы! Вы себе его возьмите…

— Вопрос решен, товарищ Ладыгин, — твердо сказал Лихарев. — Алеша, передай лошадь командиру зскадрона.

— Ну спасибо.!. Ну прямо даже не знаю, как вас благодарить. Такого коня! — говорил Иван Ильич, принимая поводья. Лицо его выражало неудержимую радость, от волнения он даже чуть пошатнулся, крепко взяв жеребца под уздцы.

— Рекомендую назвать его Тур-Айгыром, — сказал Лихарев.

— Тур-Айгыром? А что это значит, товарищ комбриг? — поинтересовался Ладыгин.

— Был такой жеребец. Он славился выносливостью, быстротой хода, а главное — преданностью хозяину.

— А ведь и верно — ласковый, — заметил Алеша.

Иван Ильич, не зная, что и ответить, повел жеребца в эскадрон.

Лихарев и Бочкарев проводили долгим взглядом Ладыгина и, улыбаясь, посмотрели один на другого.

— Смотри, Кто идет, — сказал Бочкарев.

Неслышно ступая Худыми босыми ногами, к ним подходил высокий старик. Его почти нагая, словно высушенная солнцем фигура, прикрытая накинутой на голое тело овчиной, ветхая чалма и длинный, выше головы, загнутый посох в руке были так колоритны, что казалось, он только что сошел с пожелтевших страниц старинной книги.

Рядом с ним спокойно шла белая овчарка с обрубленным хвостом и ушами.

— А я знаю его, — сказал Лихарев. — Это местный пастух. В прошлом году он провел мой полк по таким местам, где, кроме него, не ступала нога человека.

Старик не спеша подошел, величавым движением провел по начинавшей желтеть бороде и молча, с достоинством поклонился, приложив руку к груди.

Лихарев сказал пастуху что-то. Лицо старика оживилось. Строгими глазами он пристально посмотрел в лицо Лихареву, несколько раз подряд кивнул головой и, придерживая посох обеими руками, медленно опустился на корточки.

Лихарев присел против него.

Они начали разговаривать.

Бочкарев заметил, что лицо Лихарева стало озабоченным. Когда же пастух понизил голос до шепота, Лихарев с досадой покачал головой.

Потом старик поднялся, позвал собаку и медленно удалился.

— Насколько я понял, он сказал мало хорошего, — заметил Бочкарев.

— Да, — сказал Лихарев. — Ибрагим-бек беспощадно расправляется со всеми, кто как-либо помогал нам в прошлом году. Множество людей казнено. Головы их возят по кишлакам для устрашения народа. Главари басмачей насильно заставляют население клясться, на коране не помогать нам… Очень плохо, что нашим частям пришлось уйти из Восточной Бухары после разгрома Энвер-паши.

— А почему вы ушли?

— Год был неурожайный. Кормить бойцов было нечем. А доставлять сюда продовольствие и фураж по торным дорогам невозможно. Бот и пришлось выбирать; или обречь народ на голод, или уйти. — Лихарев взглянул на часы. — Ну, скоро пора двигаться, — сказал он. — Давай, Павел Степанович, попьем чайку на дорогу…

Повозки тарахтели по каменистой дороге. Ездовые понукали, покрикивали на уставших лошадей.

— Я, хорошая моя, медицину очень даже уважаю, — говорил ездовой Грищук, обращая свое бородатое, с большим носом лицо к сидевшей рядом Маринке. — Если б не медицина, то я бы давным-давно пропал. Да. Меня бешеный пес покусал. Полканом звали… Ах, чтоб ты сдох, дармоед! — вдруг вскрикнул Грищук, опуская кнут на левую в паре лошадь. — Обратите внимание, сестрица, до чего несознательный этот конь! Ну никак не тянет, притворяется. И потеет для виду. Уж такой хитрющий.

— А как же вас все-таки, собака-то покусала? — спросила Маринка, желая продолжить начатый ездовым рассказ.