Солнце над Бабатагом

— Когда придет конец вашему терпению? — спрашивал он. — Разве у вас хорошая жизнь?

— Какая наша жизнь? Самая плохая наша жизнь, — тихо сказал Рахим, беспокойно взглянув на сидевшего у самовара тучного человека в чалме. — Но что делать? Кругом байские уши. Чуть не так скажешь — смерть. Плохо дехканину. Между двух огней стоит. В прошлом году через кишлак Пайзаву проходили кизиласкеры. А как только они отдохнули и дальше пошли, басмачи спрашивают: «Зачем кормили неверных?» И опять побои, поборы и смерть. Одного старика палками забили. Одежду сорвали. Били так, как каракулевую овцу, чтобы она сбросила ягненка.

— Почему же вы терпите? Рахим пожал плечами и ничего не ответил.

— Так предрешено, — важно сказал Абдулла. — Богатых и бедных сам бог творил. Одни едят мясо, другие, догрызают брошенные им кости. Так было с начала начал.

— Нет, он неверно говорит. Я не хочу с этим мириться, — заметил Рахим, бросив на брата негодующий взгляд.

В чайхану вошел Кастрыко.

— А, черт, и здесь полно! — сказал он с досадой, оглядывая людей, сидевших вокруг самовара. — А ну, подвинься! — он грубо толкнул Абдуллу.

— Зачем вы так, товарищ командир? — вспыхнул. Парда.

— Что? — Кастрыко презрительно посмотрел на него. — Всякая пешка мне будет указывать?

Парда побледнел.

— Я не пешка. Я — человек, — сказал он с достоинством.

Кастрыко шагнул к нему с угрожающим видом.

— Учить меня? А ну, марш отсюда! — крикнул он.

Парда молча поднялся и, расплатившись с чайханщиком, вышел.

Юношу душила обида. Раньше, когда он был наемником бая, который всячески ругал его, бил и издевался над ним, он принимал это как должное. Но, попав в эскадрон, Парда вскоре почувствовал себя равным среди людей. Сердечное отношение новых товарищей пробудило в нем сознание человеческого достоинства.

«Почему командир обозвал меня так? — думал он, — Зачем он унизил меня?». Мучительное чувство оскорбленной гордости поднялось в нем с новой силой. Лицо его стало гневным. Он, стиснув зубы, направился к Седову.

Петр Дмитриевич брился, сидя перед зеркалом.

— Товарищ военком, командир Кастрыко меня оскорбил, — сказал Парда прерывистым от волнения голосом.

Седов отложил бритву и настороженно посмотрел на молодого локайца.

— Что? Оскорбил?.. Минуточку! Как же он тебя оскорбил?

Юноша стал подробно рассказывать о случившемся.

Постой, — сказал Петр Дмитриевич, — ты, следовательно, так ему и ответил, что я, мол, не пешка, а человек?

— Да.

— Ловко!.. Хорошо, я разберусь в этом деле, — сказал Седов, помрачнев. — Ты не волнуйся, ты — человек. Да еще какой человек! А сейчас поди пошли ко мне Кондратенко.

Парда ушел.

«Скажи пожалуйста, какие, люди растут! — думал Седов, намыливая щеку. — Всего год тому назад каждый бай им помыкал, а теперь не дает себя в обиду. Хороший малый. А Кастрыко я задам».

— А, черт! — он схватился за щеку.

— Порезались, товарищ военком? — участливо спросил подошедший Кондратенко.

— Порежешься с таким народом! — воскликнул с досадой Петр Дмитриевич. Он оторвал кусочек бумаги и, залепив ранку, рассказал Кондратенко о случае с Пардой.

— Его и красноармейцы не любят, — сказал молодой командир. — Слова доброго от него не услышишь. А уж самомнение!..

— Минуточку! У тебя кто прикреплен к Парде?

— Я сам ему помогаю.

— Ты сам? Вот это хорошо. Ну и как он?

— Товарищ военком, вы «же сами знаете: Парда замечательный парень. Честный, правдивый. А способности! За три месяца научился читать и писать.

— Как он на политзанятиях?

— Очень активен…

— Надо его в партию готовить, — сказал Седов, помолчав.

— Конечно! — подхватил Кондратенко. — Я имею это в виду.

— Ну вот и действуй. А когда придет время, я первый дам рекомендацию… Минуточку! Ты сейчас что думаешь делать?

— Во взвод пойду. Мы там помещение оборудуем.

— Вот и великолепно. Вместе и пойдем, я посмотрю.

Петр Дмитриевич убрал бритву и, умывшись, вместе с Кондратенко вышел из комнаты.

8

Насупив густые брови, Ибрагим-бек молча слушал мирзу Мумина, читавшего послание эмира бухарского.

Тут же в юрте находились курбаши, улемы, ишаны и муллы.

Тусклый свет мерцавшей плошки освещал хмурые борода, тые лица, парчовые, как ризы, цветные халаты и белые чалмы.

— «…А затем радую вас следующим, — читал мир за Мумин, — молитвы наши услышаны: тяжелая артиллерия на слонах, двадцать полков английской кавалерии двинуты к берегам Амударьи. За ними тронемся и мы с главными силами.

Всех славных борцов за ислам награждаем высокими чинами и шлем нашп грамоты и подарки. Его превосходительство, светлейшего мужа, благороднейшего Ибрагим-бека, главнокомандующего Нашими войсками в священной Бухаре, награждаем особо рукописным кораном с нашей надписью и печатью, маузером с ручкой из драгоценных камней, чалмой индусского шелка и штанами английского сукна».

Мирза Мумин помолчал, бросил быстрый взгляд на Ибрагим-бека и, отпив глоток чаю из стоявшей перед ним пиалы, продолжал:

— «До наших ушей донесся ветер слухов, что многие мусульмане покачнулись и перешли на сторону неверных. Беспощадно уничтожайте их, и аллах вас наградит.