Соло

В тех, где рассказывал, что поступил на инфобез просто потому, что ему это казалось это интересным и перспективным, а стартап замутил, потому что видел в этом потребность и рынка и общества, и знал, что может и хочет ее удовлетворить. О таких личных деталях он не рассказывал, я этого не нашла, хотя прочитала и посмотрела очень много, если не всё. Нереально подкупало, да фактически покупала такая его открытость и простота отношения. На ум внезапно пришел еще один чрезвычайно интересный момент — у него снят контроль личного пространства. Вчера, глядя на него издали, я заметила, что Стас за этим бдит. Настолько, что это отпечаталось на бессознательном уровне, когда скупо двигаясь, либо вытеснял тех, кто вторгался на личную территорию, либо слегка выступал вперед, увеличивая расстояние между собой и ближайшим человеком. И там, у машины, когда стояли вдвоем, контроля уже не было, наоборот, расстояние он весьма охотно сокращал. Как и сейчас — сидит очень близко, касается, почти не отводит взгляда без нужды. И я прекрасно понимала, что лежит в основе этого всего. Мне тоже не нравится когда меня трогают без необходимости, не люблю тактильных людей, но это все как будто отключается, когда рядом человек, к которому есть не только физическое влечение.

— Стартовая точка всегда есть, — проваливаясь в контрастную бездну глаз повторила я, согласно кивнув. Посмотрела на свою ладонь, так и остававшуюся в его пальцах на столешнице. И поразмыслив еще, все же рассказала про Эльвиру.

Закончила почти сухо, не став углубляться, что позже мы встретились с историями пострашнее Эльвириной. И эти истории иногда заканчивались так, что тупо, слабовольно и напугано хотелось все бросить и никогда больше не возвращаться ни в кризисный центр, ни на канал, и вообще не вспоминать об этом. По-детски так, когда думаешь, что если закроешь глаза, то все это пугающее исчезнет само по себе.

А хотелось.

Хотелось рассказать ему о том, что порождало у меня ночные кошмары, что побуждало меня без повода ехать к Милаше, брать у ее талантливых девочек лучшие букеты или композиции, которые я через несколько минут протягивала через порог маме, через ее рабочий или домашний порог — не важно. Важна была ее улыбка в эти первые секунды. Такая искренняя. Теплая, нежная, отогревающая. Материнская.

Хотелось рассказать ему, что побуждало меня звонить папе и спрашивать, как он себя чувствует, как прошел его день. Папа эмоционален, но по мужски эмоционален, то есть если у него благое расположение духа, то он достаточно общительный человек, не скупой на выражения в органичном нордическом оформлении, да и за бизнес у него душа болит во всех его сферах, поэтому разговаривать с ним можно долго и интересно, что мне, звонящей ему без повода, очень нравилось. Якобы, без повода. Нравилось начинать разговор с папой ни с чего, нравилось этот диалог развивать, цепляясь за папины вроде бы малозначительные обороты в процессе, нравилось шутить, и, смаргивая слезы, говорить выверенной интонацией, слушая его ответы и понимая, как же мне, сука, повезло. Насколько мне повезло. Потому что после папы я могу позвонить еще двоим людям. Воспитанным этими людьми. Да и не только родственникам, мне есть кому еще позвонить. Мир большой, он необъятный, но скупой на людей в лучшем понимании этого слова, а мне так везет, я встречаю их часто.

Заканчивая выверенный опус об Эльвире, ее истории, моей и Катиной мотивации, сведшей меня с еще одним замечательным человеком — «женатым другом», я мягко высвободила свою ладонь из плена его пальцев, чтобы потянуться за своей чашкой и оросить прохладой уже остывшего чая некстати пересохшее и слегка першившее горло.

Сделав глоток, посмотрела на Стаса, подперевшего освобождёнными пальцами висок и с непроницаемым лицом глядящего на меня. С нечитаемым лицом он смотрел на меня, только рассказавшую об Эле, и прокрутившую в голове то, что хотелось, но объективно немоглось рассказать.

— Рад за Эльвиру, в жизни не так часты подобные хэппи энды, — приподняв уголок губ, потянулся за своим бокалом, чтобы стукнуть его донышком о край моей чашки. И не дав разбавившейся глубиной атмосфере перейти на минорный тон, поднял взгляд на мысленно склонившуюся в благодарственном поклоне меня, улыбнувшись мне глазами и интуитивно безукоризненно верно переводя тему, — так. Я утром обещал экзамен. Перед ним, как правило, проводят консультации. У вас есть вопросы, студент? — И вновь полуоперся плечом о стену за собой, вопросительно приподнимая брови, действительно как ожидающий преподаватель.

На коже ладони вновь начал слегка покалывать его поцелуй. Прикосновения его губ, ушедших пьянящим токсином в кровь. Суживая сосуды. Волнуя сердце. Туманя, блять, разум.

Ощущения становились только явственнее при взгляде на него, роскошного. Шикарного. Слишком. И сидящего так рядом, что физически ощущалась его энергетика — сильная, глубочайшая, мощная. И тонкая при этом.