Solomon (Isetzkij) Lenin i ewo semja (Uljanovi)

Очень зло отзывался Ленин и о Троцком, который в те времена мирно прозябал среди меньшевиков, все вре­мя — это уже у него было от младых ногтей — крик­ливо позируя и фиглярничая. Характеристика, сделанная Лениным, была не только зла, но и глубоко верна. Мне она вспоминалась впоследствии, уже в Москве, когда «маршал» Троцкий стал во главе Красной армии и одерживал одну за другой победы, выступая с крикли­выми речами «а-ля Наполеон», причем за спиной его стоял не кто иной, как Сталин, в качестве политическо­го комиссара (не называясь официально им), неумный, но напористый и, по отзывам всех, лично знающих его, до самозабвения решительный и отважный человек.

— Чтобы охарактеризовать вам Троцкого, — говорил Ленин, хитро щуря свои глазки с выражением непереда­ваемого злого лукавства, — я вам расскажу один еврей­ский анекдот… Богатая еврейка рожает. Богатство сдела­ло ее томной дамой, она кое-как лопочет по-француз­ски. Ну, само собой, для родов приглашен самый знаме­нитый врач. Роженица лежит и по временам, томно за­катывая глаза, стонет, но на французский манер: «О, мон Дье!» (О, мой Бог! — Ред.) Муж ее сидит с докто­ром в соседней комнате и при каждом стоне тревожно говорит доктору: «Ради Бога, доктор, идите к ней, она так мучается…» Но врач курит сигару и успокаивает, говоря, что он знает, когда он должен вмешаться в дело природы… Это тянется долго. Вдруг из спальной доно­сится: «Ой, вай мир, гевальт!» (Боже мой! — Ред.). Тогда доктор, сказав «ну, теперь пора», направился в спальную… Вот вспомните мои слова, что как револю­ционер Троцкий — страшный трус, и мне так и кажет­ся, что в решительную минуту его прорвет и он заорет на своем языке «гевальт»…

Мне особенно вспомнилось это пророчество, когда при приближении к Петербургу армии Юденича (в 1919 г. — Ред.) Ленин командировал в Петербург покойного Краси­на, ибо растерявшийся Троцкий (и Зиновьев с ним) обра­тился к жителям Петербурга с воззванием, рекомендуя им защищаться (это против регулярной и технически хо­рошо оборудованной армии!) постройкой баррикад. Тогда же один товарищ, имени которого я не назову, сказал мне по поводу этой растерянности Троцкого, что «у него шея чешется от страха перед белыми».

О Плеханове Ленин говорил с известным, хотя и не­добрым почтением:

— Он, знаете, склизкий и ершистый — так, голыми руками его не возьмешь. Но крупная личность с гро­мадным значением в истории рабочего движения, насто­ящий апостол русского марксистского социализма, впро­чем, с сильным креном в сторону буржуазии…

О покойной В. И. Засулич он отозвался так:

— Есть такая детская песенка, точно написанная на Веру Ивановну:

Жила-была старица

В тишине под дубом,

Пошла в баню париться, —

Братья, возликуем!.

И как баба умная

Взяла пук мочала..

Песня эта длинная, —

Начинай сначала!

И опять повторяется то же самое, как в песне «у попа была собака». Вот вам и вся Вера Ивановна…

Признаюсь, я и тогда, так же как и сейчас, не пони­маю, в чем соль этой нелепой характеристики. Одно не­сомненно, что в нее было вложено, на мой взгляд, много какой-то бессильной и беззубой злобы, причина которой мне неясна… Я знаю, что когда-то давно В. И. Засулич встретила молодого тогда еще Ленина, ставшего в ряды эмиграции, с отменным участием и теплотой, о чем мне говорил кто-то из членов семьи Ульяновых с восторгом…

Очень зло Ленин отзывался и о Литвинове, ныне благополучно добившемся поста наркоминдела. Незадолго до своего приезда в Брюссель Ленин направил ко мне Литвинова с особой рекомендацией, в которой он просил меня принять Литвинова как одного из выдающихся то­варищей, гонимого и международной полицией, и мень­шевиками. Литвинов был в то время герой, имя которо­го довольно долго не сходило со страниц мировой печа­ти. Я напомню вкратце его историю.

В 1907 году (а может быть, и в 1906 году) в Тифли­се состоялась крупная экспроприация: на артельщиков, везших 200 000 рублей, напали кавказские революционе­ры и отобрали эти деньги, причем все дело обошлось без пролития крови. Я не буду приводить имен, замешанных в этом старом деле, ставшем уже достоянием истории. Революционеры, вступившие в 1905 году в открытый бой с царским правительством, смотрели на это дело как на один из актов военных действий.