Читаем Солоневич полностью

Караван двинулся дальше. Временами у Солоневичей появлялось ощущение, что они возвращаются во времена Третьего рейха: Шлезвиг-Гольштейн был наводнён вооружёнными частями вермахта, в основном из группировки «Висла». Английские патрули и дорожные заставы не предпринимали никаких действий для интернирования немцев. Более того, на контрольно-пропускных пунктах хозяйничали немецкие военные. По мнению Ивана, немецкая армия оставалась «под ружьём» по приказу из Лондона. Черчилль не доверял Сталину, опасался внезапного рывка Советской армии в сторону Ла-Манша и потому сохранял резерв из испытанных бойцов немецкой армии, имевших опыт борьбы с русскими.

На значительной части Шлезвиг-Гольштейна делами заправляло так называемое правительство гросс-адмирала Дёница, официального преемника Гитлера. Оно просуществовало до 23 мая и только после решительного протеста советской стороны было признано незаконным, а члены его арестованы.

Помимо немецких солдат в провинции сосредоточилось несколько сотен тысяч беженцев из Померании и Восточной Пруссии. Иван понял, что для них, Солоневичей, «жизненного пространства» в Шлезвиг-Гольштейне не было. Не было его и на датской территории. Датчане опасались, что под видом перемещённых лиц их страну заполонят «перекрасившиеся» нацисты и военные преступники, и усилили охрану границы.

Солоневичам пришлось возвращаться. По дороге заглянули к Рут, и она уговорила их забрать её из больницы.

Июнь застал беженцев в Винзене, близ Гамбурга. Юра в ходе своих разведывательно-ознакомительных «вылазок» обнаружил в этом городке импровизированный госпиталь, в котором главным врачом работал балтийский немец Эрнст Кюглер, поклонник публицистики Ивана с довоенных времён. С его помощью в госпиталь были помещены Рут и Инга, которая героически, бок о бок с мужчинами переносила все тяготы жизни на колёсах, пока и её не свалил прилипчивый гепатит. Кюглер буквально вытащил своих пациенток «с того света». Достаточно сказать, что после работы он сам объезжал на велосипеде сельскохозяйственные фермы по соседству с Винзеном, добывая дефицитный по тем временам молочный сыр, чтобы дополнить им скудное больничное меню.

Чтобы жёны не чувствовали себя брошенными, Иван и Юрий обретались по соседству с Винзеном и тоже занимались поисками пропитания. Мужья немецких фермерш сидели в лагерях — фильтрационных, концентрационных и прочих. Нужда в рабочих руках была большая. Поэтому Солоневичи с их трудолюбивыми лошадками устраивались подёнщиками. Так они обеспечивали себе горячую похлёбку на обед и по булке хлеба на вечер. Это было трудное время для семьи: болезни, жизнь врозь, полное отсутствие перспектив. Не напрасно Инга назвала одну из глав своей книги, посвящённой «парням», — «Сироты».

Между тем приближалась осень, с Балтики непрестанной чередой накатывали нудные моросящие дожди. Дальше откладывать вопрос о поисках постоянной крыши над головой было невозможно. Эта миссия по общему согласию была поручена Юрию, который хорошо разбирался в немецкой психологии, был по-носорожьи терпелив в общении с бюрократами различных рангов и темпераментов и, главное, понимал, что провал «миссии» означал одно: поселение в лагерь для «ди-пи»[182]. А это — учётные карточки со всеми данными, повседневный контроль со стороны лагерных властей и постоянная угроза выдачи…


Летом и осенью 1945 года по зонам, находившимся под западным контролем, прокатилась волна насильственной репатриации в СССР бывших советских граждан, которые по тем или иным причинам оказались на территории рейха и оккупированных европейских стран. Некоторые акции «по высылке» приобретали характер карательных операций: по периметру лагерей, где были сконцентрированы военнослужащие РОА, казачьих частей, 1-го Русского корпуса, а иногда и их семьи, располагались танки, пулемёты, боевые подразделения американской и английской армий. Под угрозой применения силы «русских пособников наци» загоняли в грузовики, отвозили на железнодорожные станции, где под парами стояли составы, которые набивали живым грузом и потом безостановочно гнали на Восток. Попытки сопротивления жестоко пресекались. Счёт шёл на сотни погибших и покончивших с собой.

С особым тщанием сотрудники Смерша и НКВД охотились за теми «главарями» Русского Зарубежья, которые с оружием в руках боролись с Советской армией. Первым и самым крупным успехом был захват генерала Власова, а также некоторых членов его штаба. Ходили также слухи о том, что в ловушку чекистов попал генерал Краснов, автор романов из казачьей жизни. Противоречивые сведения ходили о генерале Бискупском. Кто-то утверждал, что он не сумел вовремя скрыться из Берлина и был вывезен в Москву на расправу, кто-то доказывал, что Бискупский принял участие в провалившемся заговоре Штауффенберга против Гитлера в 1944 году и был казнён вместе с другими немецкими офицерами. Бесследно пропал Мельский. То ли погиб при обстрелах Берлина, то ли сумел «раствориться» среди миллионов беженцев. Был арестован смершевцами и переправлен в Советский Союз Владимир Деспотули.

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь замечательных людей

Газзаев
Газзаев

Имя Валерия Газзаева хорошо известно миллионам любителей футбола. Завершив карьеру футболиста, талантливый нападающий середины семидесятых — восьмидесятых годов связал свою дальнейшую жизнь с одной из самых трудных спортивных профессий, стал футбольным тренером. Беззаветно преданный своему делу, он смог добиться выдающихся успехов и получил широкое признание не только в нашей стране, но и за рубежом.Жизненный путь, который прошел герой книги Анатолия Житнухина, отмечен не только спортивными победами, но и горечью тяжелых поражений, драматическими поворотами в судьбе. Он предстает перед читателем как яркая и неординарная личность, как человек, верный и надежный в жизни, способный до конца отстаивать свои цели и принципы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Анатолий Житнухин , Анатолий Петрович Житнухин

Биографии и Мемуары / Документальное
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

Жизнь Михаила Пришвина, нерадивого и дерзкого ученика, изгнанного из елецкой гимназии по докладу его учителя В.В. Розанова, неуверенного в себе юноши, марксиста, угодившего в тюрьму за революционные взгляды, студента Лейпцигского университета, писателя-натуралиста и исследователя сектантства, заслужившего снисходительное внимание З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского и А.А. Блока, деревенского жителя, сказавшего немало горьких слов о русской деревне и мужиках, наконец, обласканного властями орденоносца, столь же интересна и многокрасочна, сколь глубоки и многозначны его мысли о ней. Писатель посвятил свою жизнь поискам счастья, он и книги свои писал о счастье — и жизнь его не обманула.Это первая подробная биография Пришвина, написанная писателем и литературоведом Алексеем Варламовым. Автор показывает своего героя во всей сложности его характера и судьбы, снимая хрестоматийный глянец с удивительной жизни одного из крупнейших русских мыслителей XX века.

Алексей Николаевич Варламов

Биографии и Мемуары / Документальное
Валентин Серов
Валентин Серов

Широкое привлечение редких архивных документов, уникальной семейной переписки Серовых, редко цитируемых воспоминаний современников художника позволило автору создать жизнеописание одного из ярчайших мастеров Серебряного века Валентина Александровича Серова. Ученик Репина и Чистякова, Серов прославился как непревзойденный мастер глубоко психологического портрета. В своем творчестве Серов отразил и внешний блеск рубежа XIX–XX веков и нараставшие в то время социальные коллизии, приведшие страну на край пропасти. Художник создал замечательную портретную галерею всемирно известных современников – Шаляпина, Римского-Корсакова, Чехова, Дягилева, Ермоловой, Станиславского, передав таким образом их мощные творческие импульсы в грядущий век.

Аркадий Иванович Кудря , Вера Алексеевна Смирнова-Ракитина , Екатерина Михайловна Алленова , Игорь Эммануилович Грабарь , Марк Исаевич Копшицер

Биографии и Мемуары / Живопись, альбомы, иллюстрированные каталоги / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное