Соловьи

Под Поримом смерч натворил много дел у Романова. Он разметал у него приемный молочный пункт до бревна, а бидоны, полные молока, вынес на конопляное поле. На лугу у Вороны, куда выгнали в шалаши всех супоросных свиней, он подхватил лучшую матку с поросятами и опустил их на плёс в Ворону. При этом чуть не утонул дед Козухин, чудом уцелевший в свином шалаше, от которого «веревка» подхватила многопудовую свинью с выводком. Увидя эдакую картину, как свинья с поросятами поднялась на воздух, а потом понеслась по воздуху к реке и там бухнулась в воду, Арефий Панкратыч с первого раза чуть рассудка не лишился. Ему и самому показалось, что он сейчас вот на воздух и сам поднимется и полетит в тот же миг в том же направлении, в каком полетела свинья. И только тогда опамятовался, когда и она, и ее поросята посыпались в Ворону.

— Я это солому в шалаше стелил, — рассказывал он через час после того, как и свинью, и поросят, и его уже вытащили из Вороны. — Только из шалаша я вышел, да нет, еще и не вышел, а нос высунул из шалаша, а свинья моя, гляжу, поднялась и уже в воздухе плывет. Меня аж в трясцу ударило. Не было такого на моем роду. Я глаза зажмурил, глянул опять, а она все плывет, как дирижабль, и уже далече. Ить, скажите на милость, хоть бы перевернулась она там в воздухе, или на бок легла, или кверху ногами, что ли, шла бы. А то взяла носом курс прямо на Ворону, так и плывет, того гляди, хрюкать учнет в воздухе. Как там поросятки летели, я уже и не помню. Все мое внимание поглотила эта свинья номер шестьдесят восемь. Очнулся я, когда она в Ворону прямо носом скапотировала. Поросятки все тут же с нею в воду, только, вижу, брызг на реке от них пошел. Ну тут я спасать!

Тут Козухин при рассказе от волнения старой шапкой своей лысину вытирал и продолжал:

— Ношение мое какое — портки да рубаха. Сапожонки долой — и в воду. И вот беда, не знаю, кого спасать — свинью или поросят. Расчет одолел, да и только. Думаю, коли свинью тягать, так я же ее не выволоку. В ней сколь пудов-то, не вешано! А спасать поросят, так сколь они стоят? Ну, за свинью ухватился. Тяну, тяну ее к берегу за ноги, и уж мелко началось, а она как лягнет меня и на ноги встала. Должно, очухалась от падения, а вся дрожит. Я от этого ее лягания на ногах не устоял да плюх на мелкоте возле нее. А у нее и сил более нет, дрогнула в ногах раз, два да и плюх всем своим весом на меня.

Дед опять вытирал шапкой проступившую на лысине от переживаний испарину и так заканчивал рассказ:

— Лежит она на мне, а у меня из-под нее только голова торчит, едва воздух хватаю. А она ничего себе, лежит на мне, боками носит — и ни с места. Так бы я и захлебнулся бы под ней, если бы вон не лесник Анатолий из Каменной сторожки. С обхода шел он, видит такое дело, перемахнул вплавь через Ворону да вытягнул меня из-под этой номер шестьдесят восемь. Поросяток-то от двенадцати штук только два в живе осталось. Остальные побились сильно, воды нахлебались, покуда народ собрался. Вот видите, какие чудеса-то на свете еще есть. А вы говорите — природа побеждена! Где уж там — побеждена, коли сам от нее пострадал.

Над Козухиным смеялись, но не очень. Больше всего смеялись над Дарьей Тягущёвой, что сама в воздухе побывала.

Смерч, пересекший Ворону чуть выше Каменной сторожки, напортил в Завьяловском лесу столько доброго старого соснового леса, что потом многим казалось — был здесь орудийный губительный бой не одну неделю. Фронтовики так и говорили, что будто дальнобойная из резерва Главного командования здесь неделю молотила. Столетние сосны, словно на вертолете, смерч поднимал с корнем и перебрасывал за десятки метров на другие деревья. А нащепал, накрутил, наломал — нет числа дереву.

Вот здесь он, наверно, и ослаб, потому что отсюда тихим ходом обошел он Порим и поля совхоза и вышел к ним только у Топорихи, где Дарья Тягущёва на поле телят пасла. Перед этим в стаде у нее пал теленок. Дарья разносный нагоняй получила от своего начальства такой, что теперь следила за телятами так, словно ожидала, что у нее вот-вот и еще беда случится.