Соловьи

Кто назвал этот суходольный овраг с отвершками под лещиной и кустистым дубняком Малиновой балкой — неизвестно, должно быть топографы. Вершиной да оврагом называют в этих местах такие эрозийные сооружения природы. А тут по-донски: балка! Так вот по этот край Малиновой балки в мае несли свою службу и Кушнарев и Головачев, а по тот край ее, за высоким, горбатым увалом, были наши передовые позиции. Иной раз там тихо, а иной раз такая перестрелка пойдет, так там, за увалом, все громыхает, что казалось и Головачеву и Кушнареву не раз — вот и начался тот прорыв на запад, которого долго и с нетерпением ждали все от мала до велика.

С того момента, как был похоронен под елочкой Еремей Кривых, согнулся было Вадим, сгорбился и умолк надолго. Идет ли, сидит ли — все молчит, все горбится. От начальства не раз замечания получал по поводу своей выправки, раз даже мокрой вороной был назван. А к самой весне повеселел, распрямился, стал опять самим собою. И балагурить стал, и посмеиваться. Боец как боец.

Только и тут не был Вадим похож совсем на всех тех, с кем в строю стоял. Можно было выделить его чем-то из всех других. У всех других даже разговоры обыкновенные, солдатские, бытовые. А Вадим все про что-нибудь такое, что с мирной жизнью связано, заведет. Про научные вопросы рассказывает, про книги, а то и про цветок какой ранний, хоть про желтую приболотную калужницу.

У кого в карманах «солдатский порядок» и мало чего в них лежит, у него и в карманах шинели, к весне полученной вместо полушубка, по-прежнему гильзы пустые от патронов звенят, а в них жучки да таракашки, бумажками закупоренные, сидят. Или пучок какой-нибудь травы из кармана кажется, или кусок древесной заболони торчит, разрисованный личинкой закорыша.

Где сядет Вадим, там достанет что из кармана, рассматривает, в записную книжку что-то пишет или зарисовывает. Липилюшкин как-то раз смотрел, смотрел на него, да и рассмеялся, и сказал:

— Или водяной, или профессор, все знает.

— Почему же водяной? — спросил его, смеясь, Вадим.

— А потому, — отвечал Липилюшкин, — что у нас в Барабе только водяной все и знает. Водяной хозяин у нас и за каналами смотрит, и где подсушка нужна, где подмочка и все другое нужно. Все знает.

И хоть было не совсем понятно, при чем тут водяной, когда в Барабе за этим водхоз смотрит, а все же за Вадимом с этого часа укрепилась кличка: «Профессор-водяной».

А что Вадим с Головачевым? Какие у них отношения? Да особенно никаких. Он для Вадима то же, что и все. Головачев да и Головачев, вот и все отношения. Иногда Вадим и ему что-либо скажет. Павел выслушает так, как будто не слышал ничего, отвернется и промолчит. А то вдруг независимо голову вскинет, вскочит, ногой сделает так, словно что-то отшвырнул, резко пройдется три — пять шагов туда, сюда, да и опять сядет так, как будто ничего не слышал, словно фыркнет. Вадим поглядит на него так светло исподлобья, ухмыльнется, замолчит, а сам себе на уме.

Да Головачев не только с Вадимом, а и с любым бойцом себя так держал! Ему все казалось, что он не то, что они, он и автомат свой носил так официально, словно не в части служил, а был к ней прикомандирован. Особенно фыркал Головачев тогда, когда что-нибудь замеченное на контрольно-пропускном пункте сообщал Вадим. Вадим расскажет, ну вроде того, что-де сегодня одного «рану́шку» задержали, самовольно со стреляной ногой в тыл пошел. А Головачев фыркнет эдак молчаливо, нетерпеливо ногой двинет и отвернется, словно сказать хочет: «Заткнись!»

Оживал Головачев, становился как-то еще подтянутее, когда к ним в землянку приходил Баблоев. Появлялся он не часто, но ежели появлялся, то уж бойцы при его появлении всегда расцветали. Но было бойцами и Кушнаревым замечено, что уж очень Головачев как-то странно держался во время его прихода, словно хотел обратить его внимание на себя. Держится ото всех поодаль, подтянут, молчалив, Баблоева глазами «стрижет». Но Баблоев побудет среди бойцов, спросит о том о сем, да и уйдет. А Головачев словно и заскучает, словно ему что-то не удалось. Вадиму все это не очень нравилось. Ничего доброго не ждал он от такого поведения Головачева.

И вот однажды случилось такое, отчего Вадиму потом долго не спалось, отчего потом долго было тоскливо на душе. А случилось вначале вот что. В один из дней немцы вдруг начали атаку на наши позиции. Разумеется, боя Вадиму не было видно. Наши позиции за Малиновой балкой тянулись по одну сторону широкой долины с озерками и болотинами, где часто уже по зорям слышался крик утиных стай и журавлиные переговоры. Немцы стояли по ту сторону долины, за Малиновой балкой, и обе стороны вели порою ожесточенные бои за этот клочок земли.