Сомерсет Моэм. Король Лир Лазурного Берега

И тут, думается, самое время в очередной раз отступить от нашего повествования и сказать несколько слов об отношениях между Моэмом и русским читателем. Моэм высоко (в чем, впрочем, он не слишком оригинален) ставил Толстого, Достоевского, Тургенева, Чехова; «Войну и мир» и «Братьев Карамазовых» включил в свою антологию десяти лучших романов всех времен и народов «Великие романисты и их романы», о Достоевском и Чехове много и в разное время писал. Вот и русский читатель, в свою очередь, очень любил и продолжает любить Моэма – и романиста, и новеллиста. Правда, в конце сороковых годов прошлого века шедшая в Москве пьеса Моэма была снята с репертуара. Репертуарный комитет счел слишком легкомысленной для строящего социализм советского зрителя комедию популярного английского драматурга, цель которого состояла в том, чтобы «духовно разоружить массы». Это мы процитировали конец антимоэмовской заметки в августовском номере «Литературной газеты» за достопамятный 1949 год. А полностью цитата звучит так: «Незадачливый английский шпион, который находится в услужении своих новых хозяев с Уолл-стрит с целью духовно разоружить массы». Английским шпионом Моэм – что правда, то правда – оказался и впрямь не слишком «задачливым», но на своих «старых хозяев» – британскую разведку – он работал, когда Советского Союза еще не было. В 1950-е годы, с приходом «оттепели», «массы духовно разоружились», и с этого времени Моэм в России – едва ли не самый известный и читаемый зарубежный автор, его книги регулярно и огромными тиражами издаются и переиздаются. Популярностью пользуются на русском языке не только романы и рассказы писателя, но и его эссе, путевые очерки, пьесы – переводились, правда, всего две; как драматург Моэм в нашем отечестве до сих пор незаслуженно мало известен. На русский язык (что видно хотя бы из сносок в этой книге) Моэма переводила «вся королевская рать» российской англистики: К. Атарова, И. Бернштейн, Л. Беспалова, Н. Васильева, Н. Галь, Е. Голышева, И. Гурова, Ю. Жукова, М. Загот, М. Зинде, Б. Изаков, Т. Казавчинская, А. Ливергант, М. Лорие, Н. Ман, Р. Облонская, В. Скороденко, И. Стам, О. Холмская. На русский язык Моэм переведен практически весь, остались незначительные лакуны, в основном это пьесы и путевые очерки, два из которых вошли в Приложение к этой книге. Выходит Моэм в России и по-английски. Моэм – и это общеизвестно – превосходный стилист. Пишет он просто, ясно, каждое слово на своем месте, – и на его легкой, изящной, ироничной, типично британской прозе учатся английскому языку многие поколения русских филологов, лингвистов, журналистов (начинают, как правило, с таких классических рассказов писателя, как «Легкий ленч» или «Человек со шрамом»).

Завершающий же аккорд этой главы будет, увы, не в пользу нашего героя. Да, Моэм любил русскую литературу, но как же банальны, невыразительны, а нередко излишне «выразительны» рассуждения Моэма о русской литературе в «Записных книжках» за 1917 год! Русская культура для Моэма хоть и привлекательна, но далека, и он – вопреки наказу едва ли известного ему Тютчева – упрямо и крайне самонадеянно пытается измерить ее «общим аршином». А бывает, что еще хуже, – и не общим.

В Тургеневе, к примеру, Моэм видит в первую очередь «сентиментальный идеализм». Основное, по Моэму, достоинство Тургенева – «любовь к природе» – трюизм, который в школе вбивали и в нас. Ивану Сергеевичу вообще не повезло: «…характеры у него шаблонные, галерея созданных им героев небогата». Всем бы писателям, в том числе и Моэму, такую «небогатую» галерею героев! И обидно тут не столько «за державу», то бишь за автора «Муму» и «Вешних вод», сколько за самого Моэма, – ведь он многократно доказывал, что в литературе разбирается тонко и глубоко.

Еще больше, чем Ивану Сергеевичу, не повезло Николаю Васильевичу. «Ревизор», убежден Моэм, – это «до крайности ничтожный фарс», «банальная пьеска», которую почему-то так высоко оценили критики, «имеющие понятие о литературе Западной Европы». То есть надо понимать, что знающие европейскую литературу на такую «пьеску», как «Ревизор», ни за что не польстятся. Тут, правда, литературная близорукость Моэма отчасти простительна – он наверняка читал (смотрел?) «Ревизора» в слабом переводе, – да и есть ли, за исключением набоковского, сильные?

Достоевский, по не вполне ясной причине, напоминает Моэму Эль Греко. «Оба владели даром видеть скрытое видимым, – довольно невнятно поясняет Моэм. – Обоих обуревали сильные чувства, яростные страсти»[72]. Все талантливые художники, отнюдь не только Достоевский и Эль Греко, «владеют даром видеть скрытое видимым» – иначе они не были бы талантливыми, да и «сильные чувства и яростные страсти обуревали», конечно же, не только русского и испанца. Впрочем, это довольно натянутое сравнение понять – во всяком случае психологически, – пожалуй, можно. Моэм ведь любил испанцев и все испанское, от Эль Греко и Игнатия Лойолы до барочных деревянных алтарей, от Веласкеса до боя быков, и любил Достоевского – отчего бы не сравнить то, что любишь?