Сон Сципиона

Утром Жюльен сходил на вокзал и забрал ее старый потрепанный чемодан, все, что у нее осталось на свете, принес назад и привязал к велосипеду. Потом они отправились в долгий путь в Роэ — приятный летом, но не столь приятный зимой, особенно с чемоданом. Часа через два на дороге в Карпентрас они натолкнулись друг на друга, велосипед ударился о землю, и чемодан открылся. Жюльен поспешил подобрать его содержимое: поношенную одежду, щетку для волос.

— Оно того не стоит, — сказал он, а потом поглядел на нее и увидел, как дрожат ее губы от еле сдерживаемых слез. Это было все, что у нее осталось на свете.

— Прости! — почти крикнул он, поняв, что наделал. — Не плачь. Я осел. Пожалуйста, не плачь.

Он успокаивал ее, как утешал бы ребенка: со всей нежностью, на какую был способен, ласково, любяще.

— Оставь, — сказала она. — Ты прав, оно того не стоит.

— Нет и нет. Повезем дальше.

Тут они заспорили (это была здоровая, тонизирующая перепалка) и все еще ссорились, когда за спиной у них что-то загромыхало: по шоссе приближался немецкий грузовик.

— Ты же, кажется, говорил, что они остановились на том берегу реки? — удивилась Юлия. — Разве здесь не итальянская зона?

— Теоретически, — кратко ответил он. — Не на практике.

Грузовик затормозил и остановился рядом с ними. Из окна высунулась белобрысая голова, и их внимательно оглядел голубоглазый молодой человек. Юнец, которого ни тяготы, ни война пока не коснулись. Он улыбнулся.

— Куда вы направляетесь? — спросил он на хорошем французском, хотя и с сильным акцентом.

— В Везон.

Немец подумал и пожал плечами.

— Я довезу вас до Камарета, если дорогу покажете.

Юлия встревожилась, но Жюльен согласился и уложил велосипед в кузов с боеприпасами. И они сели в кабину. Немец всю дорогу болтал, и, к счастью, поддерживать разговор им не требовалось. Нет, ему не следовало их подбирать, поэтому не говорите никому, ладно? Ссорящаяся из-за велосипеда посреди дороги пара — никому не угроза. В штабе сами виноваты, что послали его черт-те куда без карты. Как, скажите на милость, он найдет дорогу?

Милый мальчик, желающий оказать услугу и жаждущий благодарности за свою доброту. Когда он высадил их на окраине Камарета, откуда им оставалось всего двадцать километров пути, Юлия сказала вполголоса:

— Никогда больше так со мной не поступай.

Жюльен поглядел на нее. Она не шутила.

На следующий день в Роэ он показал ей все в доме — где дрова для печки и кухни, где колодец, и представил как свою невесту фермерам-соседям, которых попросил приглядывать за ней до его возвращения. Это они ему пообещали и свое слово сдержали твердо.

После его отъезда Юлия начала осваиваться. Неделю спустя она отправилась на прогулку и открыла для себя часовню Святой Софии.

Даже для атеистов и рационалистов существуют на свете места заповедные, и причину этого ощущения отыскать непросто. Шаги замедляются, голос становится тише и звучит мягче, а душу охватывает покой. Правда, у каждого человека заповедное место свое: святое для одного не обязательно будет таким для другого, хотя обаяние некоторых чувствуют все. И часовня стала

для Юлии таким местом, каким была для Жюльена Барнёва вилла с фениксом. Она ощутила это задолго до того, как поднялась на холм, следуя его совету. «Прелестное местечко, — сказал он. — И вид оттуда красивый». Она почувствовала, как в ней нарастает предвкушение, странное сочетание тихой радости и волнения, присущие тем, кто знает, что жизнь вот-вот раз и навсегда изменится. Она почувствовала часовню задолго до того, как за последним поворотом тропинки увидела ее среди деревьев, увидела бурьян и полевые цветы под осыпающимися стенами. Нет, она никогда ее прежде не видела, и все-таки она показалась ей умиротворяюще знакомой. Это чувство она приписала ощущению безопасности, в котором купалась с тех самых пор, как нашла Жюльена и поселилась здесь.

Дверь была не заперта: здесь не было ничего, что стоило бы охранять. Внутри стало ясно, что самыми частыми посетителями часовни были, пожалуй, козы и овцы. Установленный в девятнадцатом веке аналой сохранился — видимо, отвергнутый какой-то церковью, с выпирающими стенками, ни с чем там не гармонирующий, но все-таки лучше, чем ничего. И еще сумрак: крохотные оконца высоко под потолком были такими грязными, что света хватало только-только, чтобы заметить с десяток-другой записок на аналое. Взяв несколько, Юлия отошла к двери и прочла их.

«Милая святая, можно мне уйти от родителей и жить одной?» — спрашивалось на одной. А на другой значилось: «Благословенная святая София, стоит ли мне поискать работу в Авиньоне?» «Спасибо тебе за предостережение», — гласила третья. Юлия едва не улыбнулась, но что-то — опрятность крестьянского почерка, тщание, с каким были сложены квадратики дорогой бумаги, то, что все эти женщины (а почерки были только женские) вскарабкались сюда, — заставило ее аккуратно сложить послания и вернуть их на прежнее место.