Сон в начале тумана

Три матросские фланелевые рубахи Орво посоветовал Джону оставить себе, однако Джон с этим не согласился и подарил их Тнарату, Орво и Армолю.

– Все нужное, – сокрушенно произнес Орво, оглядывая подарки. – Нам надо и подвесной мотор, и новые винчестеры, патроны. Хорошо бы достать и деревянный вельбот. Очень хорошо на нем во льдах плавать. Но стоит дорого. Наверное, надо три двадцатки моржовых клыков или ус с целого кита отдать… – Он обратился к Армолю: – А ты вот говоришь, что можно обойтись безо всего этого и жить по древним правилам и со старинными орудиями. Согласился бы ты сегодня выйти в море с одним копьем или луком со стрелами?

– Будем надеяться, что сумеем купить и вельбот, и подвесной мотор, – сказал Джон и спросил Орво: – А платят чукчи какую-нибудь дань русскому правительству?

– Кто хочет, тот и платит, – небрежно ответил Орво.

– Как? – не понял Джон.

– По доброй воле у нас платят дань, – пояснил Орво. – Это как бы подарок Солнечному Владыке – Русскому царю.

– Очень интересно! – удивленно произнес Джон.

– Ничего интересного, – заметил Орво. – Отдают всякую дрянь, ненужную в хозяйстве.

Когда разносили подарки, в каждой яранге Орво, Армоля и Джона встречали с радостью и старались угостить. Люди жили по-разному. Были и вовсе бедняки, У которых покрышки яранг были рваные, а пологи представляли собой полусгнившие лохмотья оленьих шкур.

В одной яранге жили два старика. Полуослепшие и грязные, они ползали в зловонном и грязном чоттагине. Посреди стояла деревянная лохань, из которой одновременно ели собаки и старики.

Вопросительно взглянув на Орво, Джон заметил смущение на его лице и спросил:

– Разве нет никого, кто бы мог помочь этим несчастным?

– У них нет родни, – сказал Орво. – Сердобольные люди приносят им еду, иногда прибирают в яранге.

Уже на улице, по дороге в другую ярангу, Орво сказал:

– Им давно надо уходить за облака. У нас такой обычай: если человек уже не может прокормить себя или начинает приносить меньше, чем стоит его жизнь, он по своей доброй воле уходит за облака. Но у Мутчина и Эленеут вышло так, что сыновья их, которые могли помочь им уйти в другой мир, уже умерли. Теперь некому совершить обряд, и старики будут маяться, пока не угаснут.

– Как жестока жизнь! – не сдержался Джон.

– Да, – согласился Орво. – Не повезло старикам. Были бы живы сыновья, они бы не мучились и уже жили в ином мире.

Снег выпал неожиданно. Три дня кряду лил беспрерывный мелкий дождик, а в одно утро вдруг превратился в снегопад. Сначала снежинки таяли на черной земле, но их было так много, что к полудню земля была покрыта пушистым снежным ковром, и Энмын с побелевшими ярангами и холмиками мясных ям неожиданно обрел праздничный веселый облик.

Ранним утром Яко разбил ковшиком лед в ведре и удивленно произнес:

– Затвердела вода!

А отяжелевшая Пыльмау сказала:

– Зима пришла.

16

По первому снегу Джон начал учиться управлять упряжкой. За лето собаки разжирели и обленились. Некоторые вообще забыли дорогу к дому, и их приходилось разыскивать по всему селению. Дело осложнялось еще и тем, что Джон их не знал «в лицо», и Пыльмау бегала вместе с ним в поисках.

Когда наконец упряжка была собрана и запряжена, Джон уселся на нарту и храбро крикнул:

– Гу!

Нарта не двинулась с места. Собаки продолжали обнюхивать друг друга, не выразив никакого желания повиноваться команде. Повторив несколько раз «гу», Джон разразился потоком ругательств. Вожак медленно обернулся и как бы с укоризной посмотрел на незнакомого каюра. Пришлось позвать Пыльмау. Она что-то сказала собакам, а потом спокойно и деловито произнесла:

– Гу!

Джон едва успел прыгнуть на нарту. Сделав круг по лагуне и освоив команды «кх-кх» и «поть-поть» – направо и налево, – он направил нарту к яранге. Притормозив и произнеся протяжное: «Гэ-э-э!» – Джон крепко вбил остол в еще неокрепший снег и спросил Пыльмау:

– Что же ты сказала собакам такое, что они сразу же пошли?

– Да ничего такого, – ответила Пыльмау. – Сказала, чтобы слушались тебя, потому что теперь ты им хозяин.

– И все? – с недоверием спросил Джон.

– А что еще им говорить? Теперь они знают, что делать.

Однако на деле оказалось далеко не так. Упряжка упорно не двигалась с места, а вожак выражал полное безразличие к командам Джона. Это была большая лохматая собака с умным задумчивым взглядом. Во взгляде ее было столько презрения к Джону, что он наконец-то не выдержал, схватил бич и дважды огрел собаку. Уселся на нарту и сердито крикнул: «Гу!»

Вожак оглянулся, но пошел.

К вечеру, измученный больше собак, Джон ввалился в ярангу и торжествующе заявил жене:

– Мау! Я все же заставил их слушаться. Они меня признали своим хозяином.

– Иначе и не могло быть, – сказала Пыльмау, – ведь я им об этом сказала.