Соня рапортует

Вскоре после моего приезда в Москву меня привезли на Арбат, где тогда находилось наше учреждение. Со мной говорили два офицера. Они осведомились о моем здоровье и моих личных желаниях. Называли они меня Соня. Из их высказываний я поняла, что этот псевдоним для меня выбрал Рихард. Может быть, именно поэтому он мне и понравился. Во всяком случае, я сразу же привыкла к тому, что отныне меня называли Соня.

Товарищи предложили мне отдохнуть, прежде чем я приступлю к учебе, спросили, не хотела бы я поехать на четыре недели в дом отдыха на Черном море, неподалеку от Одессы. Четыре недели отпуска означали, что на этот срок отодвигается мое свидание с Мишей.

Поездка в Одессу длилась три или четыре дня. Я наслаждалась морем, жарким и сухим климатом, столь отличным от китайского, и прежде всего контактами с русскими людьми. Помимо меня, в доме отдыха немцев не было. Но неожиданно приехали Макс и Франц. Вместе с женами они осели в Москве. Жена Франца очень боялась ехать в Советский Союз, однако быстро освоилась со здешней жизнью. В Одессе Макс и Франц были без жен. Я часто ходила гулять с одним болгарским товарищем, в прошлом сотрудником Димитрова, а затем военнослужащим Красной Армии. Мы знакомились с достопримечательностями города, со знаменитой лестницей, запечатленной в фильме «Броненосец „Потемкин“». Посетили мы с ним и болгарское поселение в Одессе.

Я восхищалась одним советским товарищем, носившим на груди высший военный орден того времени — орден Красного Знамени. Мне очень хотелось узнать, за что он его получил, но спросить его я не решилась.

После моего возвращения в Москву в лифте гостиницы кто-то тронул меня за плечо. Это была Агнес Смедли. Она не знала, что я в Москве. Мы обнялись, и все плохое в наших отношениях было забыто.

В те месяцы в Москве мы часто бывали вместе, и, как в прежние времена, благодаря ей моя жизнь стала значительно богаче. Агнес приехала в Москву с целью публикации здесь своей книги. Советский Союз выступал за единый фронт всех антияпонских сил и считал нецелесообразным публиковать в этот момент книгу, столь резко направленную против Чан Кайши и его партии.

Школа размещалась в большом здании из красного кирпича. Перед воротами стоял часовой. Здесь работали и, как мне думается, жили советские военнослужащие. Здание находилось неподалеку от одной русской деревни, название которой я забыла. Автобус ехал в Москву мимо Ленинских гор и парка Горького. Ныне деревня исчезла и стала частью города.

В одном крыле дома жила группа иностранцев. Нас было семь или восемь слушателей, обучавшихся на радистов. Я вспоминаю о немецкой коммунистке Герте, жившей со мной в одной комнате, и о Кэт — умной, очаровательной француженке, с которой я подружилась. Не думаю, что ей было больше восемнадцати лет. Вспоминаю также немецкого моряка Лутца, чеха Марека и грека Нико, Позже к нам присоединилась еще одна француженка — Герта. Всем нам было по двадцать — двадцать пять лет. Только Марек был старше, Преподавал нам один немецкий товарищ, с которым у нас личные контакты не наладились. Ему помогал Франц, которого я знала еще по Шанхаю. У нас были хорошие отношения с Карлошем, который был старше нас и с юношеских лет принимал участие в коммунистическом движении. Карлош занимался организационными вопросами жизни и быта слушателей, однако свою собственную жизнь он устроить не мог. Десятки раз он должен был получить квартиру, но каждый раз уступал ее кому-либо другому, оставаясь на кухне, где он и спал и жил.

Я быстро освоилась с новой жизнью. Монтажом аппаратов я занималась с удовольствием, в передачах по азбуке Морзе добилась хорошей скорости, только теория мне в целом не нравилась. Мне кажется, что в этой области я была старательным, но неспособным учеником. Я собирала приемники, передатчики, переключатели постоянного тока, механизм настройки волн и изучала русский язык. С удовольствием я занималась политучебой.

После шанхайского периода для меня было радостью находиться вместе с товарищами, наконец-то избавиться от бремени ответственности. Дни проходили в соответствии с установленным планом, не надо было ни о чем заботиться, только учиться.

Я расцвела, мои щеки все больше округлялись и покрывались румянцем, и мой вес достиг небывалой ранее величины — сто тридцать фунтов. Советские товарищи предлагали изобразить мой портрет на плакате в целях агитации в пользу Советского Союза. Если бы не моя тоска по Мише, я была бы счастлива. Раз в месяц мне было разрешено писать родителям Рольфа, и через такой же интервал я получала письмо по условленному адресу.