Сонное село

Наша с Тотошкой любовь, без условий и условностей – это, несомненно, тот свет, которым я стану наполнять себя по возвращению. Но если бы сейчас Тотошка был со мной, то весь предстоящий путь превратился бы в прошлогоднюю поездку к подружке в деревню, когда Вовке не дали отпуск.

Рыжие комочки остались лежать на траве, а я продолжила идти к остановке.

Это не по неряшливости я их перепутала, думала я про расческу, это сработало подсознание. Я ведь пообещала себе наполнить рюкзак только необходимыми вещами…

Обычно собираясь с Вовкой в отпуск, я металась по квартире как сумасшедшая, хватала все, что попадется на глаза, и уже по дороге к чемодану размышляла, пригодятся или нет. А тут сидела у раскрытого рюкзака в полном недоумении. За дверью, в соседней комнате, скребся и скулил Тотошка. Конечно, в тот момент сплетенная Вовкой из бересты шкатулка казалась мне более необходимой, чем запасная пара трусов. Мне хотелось положить в рюкзак свою единственную грамоту за третье место в математической олимпиаде, золотые сережки, которые подарила мне бабуля на шестнадцатилетние, яркие расписные тарелочки, привезенные из наших с Вовкой незамысловатых путешествий. Мне хотелось скидать туда все свои книги. Я долго убеждала себя, что они все уже во мне, и нет смысла возить с собой такую тяжесть. Я им так и сказала – вы во мне. Особенно ты – улыбнулась я отважной девочки Элли…

А за дверью все скребся и скулил Тотошка.

Сунула расческу обратно в рюкзак, и побежала к отъезжавшему автобусу.

В автобусе душно. На юге в сентябре еще жарит. А я в джинсах.

Тучная бабулька на соседнем сидении обмахивается пестрым веером. До меня долетает его ветерок с запахом взмокшей от жары старушки.

– Конечно, вы скажите, что я начала с самого простого, – говорю я ей, отворачиваясь к окну, – ведь секс и без того уже стал обыденностью. Он уже как.., как еда.

Старушка ворчит, сетует на жару. Вопрошает невидимого водителя, долго ли еще будем стоять.

– Иногда она вкусная, иногда не очень. Иногда от голода, иногда от скуки. А аппетита нет. Но не одному же Вовке есть, при живой-то жене. Начинает пичкать. В общем, ем регулярно, но без особого удовольствия. За теми редкими исключениями, когда вкусняшка подпадает под настроение.

На радость старушке двери наконец-то закрываются.

Автобус тронулся.

Теперь ей кажется тесным сидение. А может я слишком вольготно расселась?

Злится. Злословит.

Я вжимаюсь в стену. Крепче обнимаю рюкзак.

– Еда, ну та, которая еда, кстати, тоже стала невкусной. Готовлю только по привычке… И по собеседованиям я больше не бегаю, не хочу. Вовке вру, что не берут никуда. Все из-за этих снов…

Сложив руки на расплывшемся под цветастым платьем животе, моя соседка, наконец, нашла удобное положение и, видимо, решила поспать.

– Дед снится. Часто. Я потом долго лежу с открытыми глазами.

Ей удалось. Она спала, похрапывала.

– И что самое интересное, дед во сне, точно такой же, каким был при жизни. А я думаю: «Ну, это же сон! Будь ты хоть здесь живым, если уж наяву у тебя плохо это получалось».

На остановке вошла парочка. Сели напротив нас. Молодые, дредастые, с разрисованными телами. Парень держит за руку свою косматую подружку. Свободной рукой гладит ее чуть выше точки их сцепления, там, где кожа наиболее тонкая, нежная, где чуть видны синие полоски вен.

– Я на кухне, а за стеной в гостиной дед. Сидит как обычно в своем кресле. Я его не вижу, но точно знаю, что он там. Так точно можно знать только во сне, в жизни обычно ни в чем не уверен. Я хочу к нему, а ноги тяжелые, непослушные. Мне до дверного проема метр от силы, если идти вдоль стены. А преодолеть его не могу. Язык онемел, и только сердце колотится как бешеное. И там, во сне, я точно знаю, зачем я пришла, что должна сказать…

Молодые и красивые начинают проникновенно целоваться.

Как не хорошо с их стороны! Я же им самое сокровенное!

Не выдерживаю и пересаживаюсь на другое сидение. К ним спиной. Благо здесь никаких нежностей. Сидит бородатый мужик. Вроде молодой, но вид у него какой-то суровый.

Отвернулась к окну, и продолжила этому бородатому:

– Хорошо быть Кирюхой. Запереться с букетом красных роз и сказать «прости» тому, кого предал. А если нет человека? Есть кресло, его рубашки, бритва, запах, которым пропитана вся квартира. А его нет.

Решила бородатого окрестить Васей, а то как-то не хорошо изливать душу человеку и даже имени его не знать.

– И хоть там, во сне, я должна сделать этот шаг вдоль стены, увидеть деда и сказать «прости»… И простить себя. И верить, что дед прощает тоже. Но ноги не идут, понимаешь? А потом просыпаюсь и долго еще пошевелиться не могу. Это очень страшно. Читала, что сонным параличом называется.

Размазываю слезы по щекам и успокаиваю себя мыслью, что мне нужна эта дорога – с окнами автобусов, иллюминаторами самолетов, за которыми всё убегает, даже облака, чтобы остаться позади, создавая тем самым иллюзию движения, иллюзию освобождения.

Все разом зашумели, зашелестели, повставали с мест.

– Приехали, выходим, – говорит кто-то кому-то, вовсе не мне.

Но мне со всеми. Конечная.