Сопки Маньчжурии

Предотвратить такое развитие событий возможно, если мы расколошматим основную группировку Оямы уже сейчас, не дав тому понять, что Куропаткин лишился своего поста и пора давать приказ на отступление. То, что войска уже стоят в правильной конфигурации, только добавляет нам шансов на успех. Заготовленные Куропаткиным клещи лязгнут с несвойственной для него решительностью, враг будет разгромлен, окружен и прекратит свое существование.

– Твое императорское высочество, – обратился я к Михаилу по безмолвной связи, соединяющей Патрона и Верного, – кажется, я знаю, что надо сделать, чтобы эта дурацкая война в общем и целом закончилась еще до Рождества… Когда прибудут генералы, я постараюсь притушить огонь своего Призыва, зато ты напрягись и покажи себя во всей красе. Не знаю, как насчет Каульбарса (мне кажется, что он ни рыба и ни мясо), но Гриппенберг и Линевич должны отреагировать на тебя как два старых бойцовых кота на бутыль валерьянки. А я, так уж и быть, скромно постою рядом, но только давай сначала изложу тебе план операции…

– Хорошо, Сергей Сергеевич, – сухо усмехнулся Михаил, – славой мы с тобой еще сочтемся, и угольками тоже. А сейчас я тебя слушаю.

Итак, к тому моменту как начали прибывать генералы, у нас уже в общих чертах был готов план второго сражения на реке Шахэ. Главное – дисциплина исполнителей и четко выверенные действия, поэтому решили, что, отстранив Куропаткина, Михаил временно возложит обязанности командующего русской армией в Манчжурии на себя самого. После позитивной реморализации, духа на это у него вполне хватало. А не то, если замешкаться с передачей командования и разъяснением деталей этого плана Линевичу или Гриппенбергу, маршал Ояма и в самом деле почует неладное, спохватится и начнет отступать в Корею, чего нам совсем не надо.

Первым, как ни странно (ближе всего было ехать Каульбарсу), в штаб прибыл командующий второй армией Оскар Казимирович Гриппенберг. Седая борода раздвоена, грудь в орденах, шестьдесят шесть лет возраста – а вбежал в кабинет как молодой. Вбежал и остановился – в недоумении, кому докладывать. Вот на своем месте за столом сидит главнокомандующий генерал Куропаткин, внешне похожий на загримированного порноактера в генеральском мундире, а вот, напротив него, через стол, лыбится во все свои тридцать два зуба генерал-лейтенант Михаил Романов, младший брат царя, который еще недавно звенел по Невскому шпорами в мундире поручика синих кирасир. И вот он же – здесь, уже в генерал-лейтенантском мундире, с хозяйским видом расположился напротив стола главнокомандующего. И ведь дело не только в мундире; морда наглая до невозможности, какая в присутствии двух генералов никогда не бывает ни у одного поручика, даже самых голубых кровей. А то эти старики расскажут Папа или брату Ники – и будут у шалопая неприятности по семейной линии. Вот и сейчас внутреннее самоощущение у сидящего перед Гриппенбергом молодого человека с лицом Михаила Романова как раз соответствует генерал-лейтенантскому мундиру. Очень важная персона. И Куропаткин тоже правильно понял сомнения генерала Гриппенберга.

– Рапортуйте Его Императорскому Высочеству, – вяло мотнув головой, произнес он, – а я с сего дня в опале…

– Ваше Императорское Высочество… – начал было Гриппенберг, но Михаил отрицательно мотнул головой.

– Пожалуйста, без титулов и чинов, Оскар Казимирович, – сказал он, вставая, – я приветствую вас как младший член стаи старшего… А теперь присаживайтесь и рассказывайте – как настроения в вашей армии, каков боевой дух, готовы ли войска наступать и полностью разгромить врага?

Услышав слова «наступать и разгромить», Куропаткин дернулся, попытавшись вскочить, но Михаил рявкнул: «сидеть!» – и бывший главнокомандующий стек обратно на свой стул.

– Господин Куропаткин не просто в опале, – сквозь сжатые зубы процедило «его императорское высочество», – он подозревается в самом тяжком преступлении, которое только может совершить русский офицер: в государственной измене и содействии врагу. Некоторые люди в Санкт-Петербурге решили, что для ускорения политического развития России ей необходимо еще одно унижение вроде поражения в памятной вам Крымской войне. И это унижение должно было стать тем более горшим оттого, что поражение Российской империи нанесли бы полудикие узкоглазые японцы, только тридцать лет назад выбравшиеся из племенной дикости и национальной раздробленности.