Сопки Маньчжурии

И вот все кончилось; вражеская армия частично разгромлена, частично пленена. Особенно жесток был последний бой, когда первый Сибирский, сводно-стрелковый и шестнадцатый Армейский корпуса в чистом поле стеной встали на пути у японцев, рвущихся из захлопывающейся ловушки. Русские батареи осыпали японские штурмовые колонны градом шрапнелей, стрекотали первые пулеметы, по местной дикости установленные на пушечные лафеты, русские чудо-богатыри раз от раза поднимались во встречные контратаки и, превосходя японцев по всем кондициям, обращали тех в прах. Все кончилось после того как во встречном бою с первым сибирским корпусом японская гвардейская дивизия – краса и гордость императора Муцухито – полегла вся, до единого человека. Японцы просто сломались: им стало ясно, что если уж гвардейцы не смогли ничего сделать, то и для остальных эта Маньчжурская земля, присыпанная тоненьким слоем снега, станет смертным ложем.

Новоиспеченный император, еще не ведающий о своей новой роли, находился в бывшем кабинете маршала Оямы, в окружении возбужденно гомонящих соратников. Помимо командующего второй армией генерала Гриппенберга (главного героя того побоища) там присутствовали: командующий первой армией генерал Линевич, командир первого сибирского корпуса генерал Штакельберг, командир десятого армейского корпуса генерал Церпицкий, командир восьмого армейского корпуса генерал Гернгросс^[33], а также еще один герой дня – командующий сводной кавгруппой генерал Мищенко.

Едва я вошел, Михаил посмотрел на меня взглядом трезвым и печальным (и ему тоже энергооболочка запрещает пить) и сказал во всеуслышание:

– А вот, господа, и Артанский князь Серегин. Чует мое сердце, что он пришел не просто так, а с какими-то чрезвычайно важными новостями…

Наступила тишина, с эпитетом «гробовая». Генералы обернулись в мою сторону; на их лицах читалось напряженное внимание – будто в прусской гимназии, когда староста класса подает команду «идет господин учитель!», и все ученики, от отличников до двоечников, мигом замолкают и вытягиваются во фрунт. Нехорошо это. Такие чувства я обязан внушать не своим, а чужим генералам. Ни Багратион, ни Нахимов, ни Михаил Скопин-Шуйский, ни даже Велизарий (на что уж древний человек) в моем присутствии не цепенеют и не лишаются дара речи. Неужели Михаил успел сказать им нечто такое, что привело этих наивных как дети пожилых мужчин в состояние испуганного трепета? Что это могло быть – «Неумолимый», которого я прячу как джокера в рукаве, мой пока еще виртуальный титул императора Вселенной или осознание того, какому господину я обязан своей службой?

– Кого хороним, господа? – попытался разрядить я обстановку, – неужели микадо? Победа ведь – мы победили и враг бежит. И вообще, вчера вы выиграли не только эту битву, и не одну лишь кампанию, а всю войну. У Японии больше не осталось солдат для того, чтобы оспаривать у России хоть что-то, и предстоящая Корейская кампания будет проходить под знаком подавляющего превосходства наших войск.

– Вот в этом-то и суть, господин Серегин, – шамкающим голосом сказал генерал Линевич, – Когда вы беретесь за дело, то врагов целыми армиями словно слизывает языком корова. Удар по флангам, командующий убит или захвачен… А если кто пытается выскочить из западни, так его – шрапнелями и из новомодных пулеметов. Действительно Победа! Раз-два – и в дамках. Не по-людски это, Сергей Сергеевич, и не по-христиански…