Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг.

— Сегодня заняли Кремль. Нас никто не посылал. Наш поручик с фронта приехал, говорит: господа юнкера, надо же эту сволочь из Кремля выбить, кто пойдет. Шестьдесят человек в один миг собрались. Поручик говорит — не нужно больше. Открыли ворота, вошли от Манежа… Против Арсенала толпа, все с винтовками, митингуют. Нас завидели, стали стрелять… поручик, такой молодец (старается юнкер передать свои впечатления), командует: пальба с колена. Залп дали, потом — в штыки, «ура»… Что здесь было, если бы вы видели… Кто бежит, кто на колени становится. Ваше благородие, помилуйте. Мы таких не кололи, жалко очень… прогнали только.

Училище было ярко освещено. При входе и лестнице стояли пулеметы. Коридоры, классы были битком набиты юнкерами, офицерами, солдатами. Стоял шум и гомон. Слышались слова команды. Приходили и уходили небольшие отряды.

В актовом зале шел митинг. Офицер с энергичным лицом, полковник Дорофеев, [59] горячо говорил о соблюдении дисциплины и единстве действий.

Рядом в одном из классов держал постоянное заседание Совет офицерских депутатов, дававший директивы, так сказать, морального характера. Наш приход вызвал долгие прения, сначала в порядке информации, потом к порядку дня, потом еще в каком‑то другом порядке. Как было видно, Совет был «в контакте» с командующим и поддерживал его политику. Было странно, что в этом собрании не было ни одного офицера с боевым орденом.

Немного надо было пробыть в училище, чтобы убедиться, что высшего командования нет никакого. Распоряжались действиями по отдельным районам различные офицеры. Авторитетнее других распоряжался тот же полковник Дорофеев, которого мы видели на митинге. Но настроение было бодрое. Первый день, как собравшиеся в училище перешли к наступательным действиям, дал много. Был взят Кремль, занят Почтамт, телефонная станция… Все это было занято с боем. Юнкера заняли также здание «Метрополя», как важный стратегический пункт. Образовавшаяся уже Красная гвардия нигде не могла выдержать удара. Наутро намечалась атака революционного штаба, в доме генерал–губернатора. Нужно было разорить осиное гнездо и крепко держать Москву.

В тот же вечер я пошел в караул на Никитский бульвар. Мы выдвинули посты к Никитским Воротам, не встретив сопротивления. У Никитских Ворот мелькали за углами темные фигуры, стреляли по фонарям. Караул открывал огонь по отдельным людям, перебегавшим в темноте переулков. Мы держались за углами, старались пользоваться ими как прикрытием. В неверном свете уцелевших уличных огней можно было разобрать, что на проездах Тверского бульвара роют окопы. Караул разогнал огнем эти работы…

После полночи пришел гонец из училища с приказанием прекратить огонь, так как заключено перемирие. Мы с трудом могли этому поверить. Но оказалось, что Рябцев действительно заключил перемирие с большевиками по настоянию Комитета общественной безопасности. Думские политики, желавшие установить власть путем «сговора», были, как оказалось, потрясены тем, что при занятии Кремля юнкера перекололи несколько солдат. Они настойчиво требовали поэтому «прекращения кровопролития».

Офицерство негодовало по поводу этого перемирия, которое, несомненно, было заключено во вред делу. Обстановка именно требовала действий быстрых и решительных. Надо было бы развить успех и покончить с революционным штабом.

Утром я ушел из училища предупредить домашних. Пришлось обходить далеко переулками, чтобы миновать красногвардейские цепи; днем возвращался в училище теми же дальними обходами. Всюду была заметна, несмотря на перемирие, подготовка к решительным действиям с большевистской стороны. Везли пушки и устанавливали их на площадях и больших улицах, прилегающих к училищу. Рыли окопы, занимали те или иные здания, имеющие боевое значение. Перемирие было явно использовано для усиления своего положения военно–революционным штабом, нарушено самым вопиющим образом.

В городе шел слух о подходе со стороны фронта казачьих полков, верных Временному правительству, или, как тогда говорили, «стоящих на платформе Временного правительства»… Добрался поэтому я в училище в радостном настроении.

Там уже находилось несколько казаков с офицерами… Их эшелоны стояли около полутораста верст от Москвы и могли быть поданы в город не позже завтрашнего дня. В училище с доверием ждали подхода конных частей, с помощью которых можно будет быстро восстановить порядок.

Но полковник Рябцев уже не пользовался авторитетом. Заключение им перемирия явно в пользу противника лишило его доверия.

«Полковник Рябцев или нас продает, или нас предает, — говорили многие. — Большевиков можно в порошок стереть. Но пусть он бросит сидение в думском комитете, пусть командует». Совет офицерских депутатов защищал Рябцева. По мнению Совета, командующий должен держать контакт с «общественностью».

Общий же голос был тот, что необходимо, чтобы авторитетный генерал принял бы команду. На состоявшемся совещании, где участвовал Н. Н. Щепкин, Новгородцев и много офицеров, было решено послать депутацию к Брусилову, находившемуся тогда в Москве.