Сопроводитель

Я поднялся и заглянул туда. Высота довольно приличная — дорогу поднимали метра на два, может, чуть меньше. К тому же внизу громоздились здоровенные валуны, некоторые — весьма неприятной формы.

К поверженному уже врагу я шел без спешки. А вдруг бензобак ему пробил, а вдруг как раз в этот момент бензин заливает пространство под капотом и подбирается к зажиганию, которое любитель быстрой езды — вот клянусь своим плавательным пузырем — позабыл выключить? Я совсем не хотел подетально кружить в воздухе рядом с такими же разобранными ребятами, только что покушавшимися на мою жизнь. Если суждено в эту ночь кому-то летать, то пусть это будут они.

Но я добрался до места, где преследователи ушли с трассы, и ничего за это время не случилось. Наверное, в бензобак не попал, а если и попал, то бензин тек в невзрывоопасном направлении. Оно и к лучшему, потому что я получил возможность побеседовать с оставшимися в живых.

Таковые были. Человек с повязкой. Водителя я напрочь изуродовал — видимо, подсознательно целился именно в него. Патроны «магнум» превратили его голову в нечто совершенно невразумительное — во всяком случае, я так и не смог понять, видел его в генеральском замке, или нет.

А вот перевязанный был жив, хоть и не вполне здоров. Если вчера, после непродолжительного знакомства с рукояткой пистолета, он отделался только шишками да ссадинами, то сегодня, после несколько более растянувшегося контакта с острыми валунами, по которым машина проехалась крышей, голова его превратилась в совершенное поле боя — вся в рытвинах окопов и воронках взрывов. И вся в крови.

Небольшой «Опель» стоял теперь, как и полагается всем нормальным машинам, колесами книзу. Но, в отличие от всех нормальных машин, вид имел, как грошовая шлюха — помятый до неприличия. Пассажирская дверь была распахнута, и забинтованный, выпав из нее туловищем, пытался подтянуть к себе автомат, вывалившийся из салона при падении. Но оружие заклинило меж камней, и оно не поддавалось усилиям владельца. Автомату и там было неплохо.

Я подошел к человеку с забинтованной головой и наступил на его беспокойную руку. Тот сразу оставил свои попытки и, скрипя зубами, потребовал:

— Слезь!

— Пожалуйста, — я выполнил его просьбу, присел рядом и, немного повозившись, вынул-таки автомат из расщелины. Потом засунул ствол пистолета забинтованному в ухо и спросил: — Это за что же вы меня так, а? Я вам под хвост соли насыпал, или зачем? Я вам в кошмарных снах снюсь, или почему?

Забинтованный меня не понял. Логично. В его положении я бы и сам себя не понял. А потому подал свой вопрос в более пространной форме:

— Слушай на меня, ты, мишугенер контуженный. У меня нервы совсем ни к черту, хоть я и сам часто горюю по этому поводу. А еще у меня дурная наследственность и трехкратное сотрясение мозга в память о золотом детстве. И двое последних суток были жутко трудными — прямо пером не описать. Так что в моральном смысле я совершенно никакой. Запросто могу и на курок нажать. Так что отвечай быстро, как по бумажке: кто вам приказал этих глупостей — меня к дедушке отправить?

— Какому дедушке? — он опять не понял. Ну, просто отчаянье берет — глупый, как пробка. Мне бы на моем месте растеряться от невозможности растолковать ему самые простые вещи, но я, человек упертый, продолжал гнуть свою линию.

— Мой дедушка, — пояснил я, — давно мертвый дедушка. Да не в дедушке дело, ты, шлимазл. Кто заразил твои дурные мозги идеей убить меня?!

В его глазах засветилась непонятная тоска. Хотя, поднапрягшись, понять ее все-таки можно было. С одной стороны, очень не хочется предавать своих хозяев. Синдром собаки — нельзя кусать руку, которая кормит, а то рука обидится и никаких вкусных косточек тебе уже не перепадет. Но, с другой стороны, деваться-то некуда: рядом сижу злой я, держу в одной руке пистолет, в другой — автомат, и нет никакой гарантии, что не задействую этот арсенал. Потому что сам сказал, что с нервами у меня непорядок, а накануне даже продемонстрировал, насколько непорядок. Так что единственная реальная, хоть и не стопроцентная возможность избежать пули в голову — быстрые и честные ответы. То есть, опять же, предательство кормящих.

И он, зажмурив глаза, сдал их, как сдают стеклотару — задаром и быстро. Мне даже понравилось. Если бы парень раньше сообразил, что от него требуется, то цены бы его забинтованной голове не было. Впрочем, сам ответ сверхновой для меня не вспыхнул. И сказал он мало, и сказанное было, в общем, ожидаемо:

— Коновал.

— Угу, — кивнул я. — Значит, падла он и сволочь. Хуцпан и мишугенер, и клейма на нем нет. Ставить пробы негде, даже если постараться. Это действительно его работа?

В принципе, сомневаться в причастности генерала к покушению у меня особых причин не было. Просто вдруг мелькнула в мыслях какая-то тень — то ли человек, то ли музыкальный инструмент… И я решил уточнить.

— Его или Водолаза, — промямлил забинтованный. — Вышли они вместе, а кто у них главный — черт разберет. Говорил, по крайней мере, Коновал.