Сорок четвертый. События, наблюдения, размышления

Что у кого болит. Становление новой Польши и социальная революция очень сильно влияли на судьбы людей, но тем не менее вопрос о войне и в октябре 1944 года по-прежнему оставался самым чувствительным и самым важным для Польши. Фронт проходил по Мареву, Висле и Вислоку, деля Польшу пополам. Там, на западе, лежало будущее страны. За линией фронта продолжала литься кровь, там оставались близкие, о которых ничего не было известно. Ну а эти, здесь, на освобожденной земле люблинской Польши, чем они жили?

Население в люблинской Польше насчитывало, как известно, 5,5 миллиона человек. Моральное состояние определялось прежде всего тем фактом, что потери среди этого населения составляли 1,5 миллиона — мужчины, женщины и дети. Я имею в виду людей истребленных гитлеровскими оккупантами. Если не считать уничтоженные в полном составе семьи евреев, а также весьма многочисленные крестьянские семьи, полностью уничтоженные во время «усмирения», по меньшей мере 0,5 миллиона составляли люди, вырванные из своих семей. Таким образом, в люблинской Польше в каждой семье недосчитывались кого-то из самых близких. И еще, если учесть и генерал-губернаторство, откуда на работы в рейх было вывезено 2,5 миллиона человек, — сколько из них приходилось на семьи, проживавшие к востоку от Вислы? Вероятно, тысяч восемьсот.

То есть опять почти в каждом доме еще одно пустое место за семейным столом.

Кроме того, в пограничных уездах со смешанным польско-украинским населением вот уже полтора года шла ожесточенная борьба не на жизнь, а на смерть, в которой из 5,5-миллионного населения люблинской Польши по меньшей мере 0,5 миллиона принимали самое непосредственное участие. А если продолжить? 200 тысяч — это польские жители из Волыни и Восточной Галиции, которые осенью 1943 года и весной 1944 года бежали из районов деятельности банд УПА, осуществлявших лозунг «Поляков — за Буг и Сан». Следует помнить и о приблизительно 200 тысячах поляков из числа многотысячной массы выселенных из Познанского воеводства, Поморья, Силезии и Лодзи, которые прибыли на Люблинщину в 1940—1942 годах.

Наконец, уже в период между июлем и декабрем непосредственно во фронтовой полосе оказались 0,5 миллиона тех, кто был вынужден покинуть свой дом, землю, место работы, 0,5 миллиона эвакуированных из-под огня. А ведь эвакуация касалась только того, что было абсолютно необходимо. Население Праги, через которую проходил фронт, оставалось на месте, а в Сандомире уроки во вновь открытой гимназии проходили под огнем не только артиллерии, но и гитлеровских минометов.

Итак, из 5,5 миллиона населения той Польши, где действовал ПКНО, миллион представляли люди, изгнанные со своих мест, полностью обездоленные войной{283}

. Среди остальных не было почти ни одной семьи, не пострадавшей непосредственно, не охваченной трауром.

110 тысяч семей пользовались первыми плодами революции — землей, полученной в соответствии с аграрной реформой, 140 тысяч человек, как предполагалось, предстояло направить на фронт, в армию, ибо поистине самым важным делом была война. И войне, последнему усилию восточного фронта, должны были служить все.

На территории люблинской Польши находились войска пяти советских фронтов, в том числе двух наиважнейших: 1-го Украинского и 1-го Белорусского, всего до двух с половиной миллионов солдат. Дни освободительных боев, потом дни становления новой власти и администрации, наконец, дни аграрной реформы — это вместе с тем для огромного, подавляющего большинства людей в Правобережной Польше дни обыденного, не отмечавшегося, как правило, ни в каких хрониках, ибо и без того он был очевидным, труда. Приходилось собирать урожай с полей, поврежденных танками, опаленных взрывами, порой его собирали по ночам, между окопами и орудийными позициями, даже с ничейной земли на фронте. Пахали землю, сеяли озимые. Рядом с советскими военно-железнодорожными бригадами трудились польские железнодорожники; пути, ранее разрушенные специальным плугом, вновь принимали паровозы и поезда; почтальоны несли письма. Открывались школы. Заводские комитеты, рабоче-инженерно-административные «руководящие тройки», не задумываясь о праве собственности, налаживали производство на заводах, хотя бы частично. Сталёва Воля сначала изготовляла лопаты, потом ремонтировала инвентарь — сельскохозяйственный и военный. Функционировали нефтяные скважины, выработка на которых вскоре достигла 75 процентов довоенной продукции. Люблинские кожевенные предприятия производили 500 пар обуви в день, 200 полушубков, 100 комплектов упряжи в месяц. Жизнь возрождалась, и все больше обнаруживалась крайняя нищета разоренной, ограбленной в годы оккупации, разрушенной военными действиями, истощенной страны. Не было сырья и специалистов. Не было железнодорожного подвижного состава и лошадей. Не было денег, чтобы платить и служащим новой власти, и учителям, и рабочим, не было одежды для городов и местечек. Наконец, выяснилось, что нечего есть.