Сорок четвертый. События, наблюдения, размышления

Отряды, задействованные в «Буре», сосредоточивались медленно и не в полном составе. В инспекторате Пётркув был мобилизован 25-й пехотный полк АК майора Маевского (Лесника). В списках подпольной АК числился 9801 человек, в вооруженных отрядах из них оказалось 872 человека{132}

. В подокруге Иглярня Ченстоховского округа было мобилизовано 13 процентов зарегистрированных членов, взято со складов 35 процентов всего имевшегося оружия. В Келецком округе опытные боевые партизанские отряды были переформированы и пополнены вновь мобилизованными, в результате чего была сформирована 2-я пехотная дивизия АК полковника Лина (Антония Жулкевского)

{133}

. Рядом с закаленными в боях солдатами майора Нурта (Эугениуша Кашиньского), капитана Шарего (Антония Хеды), поручника Барабаша (Мариана Солтысяка) и «ендрусов» Юзефа Вёнцка оказались сотни необученных людей из местных организаций. Чтобы командовать батальонами и полками, из глубин подполья вышли старшие офицеры прежней армии, исполненные доброй воли и готовности к самопожертвованию, но не имевшие партизанского опыта. Лес стал походить на казармы, а штабные бумажки заслонили значение боевой активности и необходимости боевой закалки солдат. Старые партизаны на свой страх и риск еще продолжали бои с немцами под Антоновом, под Далешицами, а в районе сосредоточения корпуса полковника Эйна (Мечислава Зентарского-Лициньского) — 2-я и 7-я дивизии, 72-й и 25-й пехотные полки максимальной численностью до шести тысяч человек — уже начал действовать принцип «не дразнить немцев», ибо они могут помешать приемке поставок с воздуха, «не жечь земли», на которой приходится жить. Неопределенность целей и робость действий пагубно влияют на молодых солдат. Такие методы породили через месяц фаниславицкую панику{134}, когда два случайных немецких танка в течение нескольких минут рассеяли целый полк, за исключением двух старых рот. Организационные мероприятия и стремление приспособить армию к новым потребностям ограничивались реорганизацией старых партизанских отрядов в батальоны и полки, формально числившиеся регулярными, а также… введением детальных, казарменных норм питания для людей и лошадей и введением новой формы обращения — «гражданин», не «пан», что «являлось не уступкой или откликом на демократизм ПКНО и народного войска, а выражением приверженности традициям легионеров…»{135}. После двух недель маршей и переходов полковник Эйн пришел к заключению, по всей вероятности вполне справедливому, что эта большая, плохо вооруженная и недостаточно организованная масса не сможет дойти до Варшавы, а форсирование Пилицы обойдется слишком дорого. Корпус повернул обратно, распался на отдельные дивизии, а потом и полки. Мобилизованному войску не было поставлено никаких активных задач, связанных с Варшавой. А ведь для партизанских условий это была уже большая сила, неплохо вооруженная, и она могла нанести ощутимый удар по немецким тылам и коммуникациям… В свете сегодняшнего дня, в действиях, направленных на оказание помощи Варшаве, не видно понимания положения горящего города, не ощущается та атмосфера высшего национального императива того действия in articulo mortis, которого требовал момент. Действительное положение вещей доходило до сознания людей трудно и с опозданием, и мне думается, что не только люди, представлявшие другие течения, сражавшиеся на других полях, но даже большинство солдат и офицеров Армии Крайовой лишь спустя два месяца, когда все уже было кончено, отдали себе отчет в том, какое же место занимало Варшавское восстание в истории Польши.