Сорок четвертый. События, наблюдения, размышления

Нет, речь шла не о «красочности», не о том, чтобы найти «эффектную» цель. Крупный сановник СС, доверенное лицо Гиммлера, однажды уже приговоренный к смерти датским движением Сопротивления, до сих пор неуловимый для патриотов нескольких европейских стран, был казнен польскими антифашистами. Речь шла не о «рекорде» в этом «самом опасном мужском спорте» — соревновании в стрельбе по живым целям. Речь шла попросту о том, чтобы добраться до лица, достаточно известного, смерть которого способна была произвести впечатление на оккупационный аппарат и устрашить его, чтобы смерть лица, столь тщательно охраняемого, могла убедить захватчиков в том, что каждый преступник, несмотря на его силу и власть, может быть быстро наказан. Речь шла о том, чтобы остановить публичные казни.

Прошитый пятью пулями, двадцатидвухлетний руководитель операции подхорунжий Лот (Бронислав Петрашевич) умирал долго и трудно. В редкие минуты, приходя в сознание, он спрашивал: «Стоило ли? Отступились ли немцы?» Ему не сказали, что очередной гигантский по масштабам расстрел последовал незамедлительно, и он умер спокойным{15}.

Борьба продолжалась.

2 февраля, на другой день после смерти Кучеры, на месте покушения, на Аллеях Уяздовских у дома номер 21, было расстреляно 100 заложников, в руинах гетто, около Павяка, — 200, следующая казнь состоялась 10 февраля — 140 человек. На другой день — еще одна, повешено 27 человек, в том числе один ребенок, отметил автор воспоминаний. Впоследствии публичные казни прекратились. Поражение? Изменение методов?{16}

Полная суточная производительность крематориев Освенцима составляла 12 тысяч трупов. Строительная команда — 4 тысячи заключенных — была занята на работах по дальнейшему расширению лагеря. Комендант лагеря оберштурмбанфюрер Гесс надеялся, что будет наконец решена проблема уборки трупов, что производительность новых печей — 24 тысячи тел в сутки — позволит полностью справиться с задачей истребления людей.

«…Сегодня снова была казнь, — записывал Людвик Ландау. — Ходят слухи, что жертвами стали какие-то парни, которых забрали в уничтоженном немцами заведении ксендза Семца на Повисле… Известия об арестах поступают постоянно…

Вот почему мы все время с нетерпением ждем сведений из внешнего мира, но ничто не предвещает близкого конца. Наиболее удручающее впечатление производят, пожалуй, вести с итальянского фронта, они подрывают веру в способность союзников, по крайней мере в данный момент, серьезно и успешно сражаться с немцами… А мы уже ждать не можем! Неудивительно, что все чаще взоры с надеждой обращаются на Восток. Там по меньшей мере «дело движется», и неизменно в ущерб немцам»{17}.

Польская рабочая партия, которая во времена наибольших немецких успехов, в самый мрачный и безнадежный час оккупации открыла и испытала на практике метод контртеррора, в начале года великого перелома оценивала ситуацию уже несколько иначе и указывала новые методы обеспечения национальных интересов. Она и на этот раз призывала к контртеррору в стране, но упор делала не на изолированные акции, имевшие место год назад, но недостаточные в условиях, когда немцы перешли к массовому истреблению польской нации, а на действия, непосредственно ускоряющие поражение Германии и приближающие освобождение польских земель. Теперь уже сотни тысяч поляков, находившихся йод угрозой смерти, могли быть спасены только в результате прихода Советской Армии. Теперь ускорить спасение могла только широко развернутая партизанская борьба, которая оказала бы помощь Советской Армии в ее продвижении на запад.

«Сегодня уже недостаточно Отдельных сражающихся отрядов бойцов Гвардии Людовой и тех, кто стихийно начал вооруженную борьбу с оккупантами, — писал генеральный секретарь ППР Веслав еще в ноябре 1943 года. — Польский народ нуждается в организованных сражающихся с врагом вооруженных силах, способных ускорить окончание войны, прервать полосу истребления польского народа…»{18}