Сорок лет одиночества (записки военной переводчицы)

Двадцать лет в заключении Ширах демонстрировал искренность “чистосердечного” признания. Но в 1966 году, выйдя за ворота Шпандау, он в скором времени написал мемуары: “Я верил в Гитлера”, в которых пытается “очеловечить” фюрера, приспособить его образ ко вкусам среднего обывателя и тем самым выразить свое подлинное отношение к нему и к происшедшему. С этой целью на сцену выпускаются “объективные” свидетели — родители Бальдура фон Шираха. В середине двадцатых годов Гитлер появился в доме его родителей, и у них осталось самое прекрасное впечатление о нем. "… Какие у него манеры, как он чудесно воспитан… Наконец-то явился подлинный германский патриот”.

Тот самый Ширах, который на процессе называл Гитлера бесчеловечным тираном, спешит каждой строчкой своих записок оправдать Гитлера.

“Я знаю, что сегодняшнее представление о Гитлере стало иным: вульгарный, внешне отталкивающий тип… взбесившийся обыватель… Но это представление ошибочно… Мне тоже случалось сталкиваться с орущим Гитлером в ситуациях, которые я и сейчас не могу вспомнить без содрогания. Но это было уже в ту пору, когда Фортуна ему изменила. Победоносный Гитлер… умел завораживать немцев и иностранцев как примитивных, так и образованных, и подчинять их своей воле, был тихим Гитлером — превосходным рассказчиком и неизменным почитателем красивых женщин…”

Задавшись целью реабилитировать обожаемого фюрера, Ширах пытался наделить его и другими положительными качествами, уверял, что Гитлер отличался непреодолимой обаятельностью не только как собеседник, но и как душевный человек.

“Был ли Гитлер оратором? — вопрошает автор воспоминаний и сам отвечает. — Многие ученые и критики, знающие толк в ораторском искусстве, считают, что нет… Но среди ораторов, выступавших на политических митингах в Германии (1919–1933 гг.), никто не умел так поднимать и увлекать за собой массы при помощи слова, как Гитлер…”

Совершенно очевидно, что цель мемуаров Шираха — не только представить Гитлера в розовом свете, но и попутно оправдать свое участие в преступлениях, которые ввергли человечество в мировую войну и привели к гибели многие миллионы людей. Ширах после заключения выступил в новой роли — фальсификатора прошлого. Настал тот час, о котором он некогда писал жене: Бальдур фон Ширах резервировал себе место в истории.

Впрочем, я несколько забежала вперед. Когда я приехала в Шпандау, Шираху предстояло провести в заключении еще долгие и долгие годы. И единственная связь с внешним миром была его переписка. Она подчинялась строгим цензурным правилам. От заключенных требовали, чтобы они писали письма только на одной стороне листа, а также оставляли поля для удобства снятия фотокопий. Строки писем, подлежащие изъятию, вырезались ножницами. Вначале письма просматривал только один цензор, позже эту работу стали проводить два человека. В мое время — англичанин Хартман и я. На каждой странице в правом верхнем углу мы ставили свои инициалы.

В письмах Шираха своему зятю тоже упоминалась цензура. Он просил обратить внимание, чтобы дети в своих письмах оставляли чистой обратную сторону листа (дети присылали рисунки, а пояснения к ним давали на обратной стороне листа). Он также просил, чтобы в письмах не было фотографий зданий (школы, дома), так как это тоже не разрешается. Благодарил зятя за подаренную новую трубку. У него их скопилось уже много. Отговаривал сына Клауса от учебы на курсах журналистики. Считал, что в этом мало проку, хотя, с другой стороны, учеба в университете закладывает хорошую основу для любой профессии. Если у Клауса серьезные намерения стать журналистом, то в дальнейшем у него будет больше шансов стать доктором права. Но если же он хочет посвятить себя только чистой журналистике, то это, к сожалению, нигде всерьез не воспринимается.

Ширах относился отрицательно к тому, чтобы письма, посылаемые в тюрьму, были отпечатаны на машинке, утверждая, что почерк — это портрет автора. Но таково требование цензуры и его выполнение ускоряет получение писем. Что касается детей, они, конечно, пусть пишут от руки.

“Утром мне пришла в голову мысль: твоя смерть хороша для тебя, но ужасна для твоих родных и близких. В этом есть какой-то резон. Хотя и много пессимизма”, — писал он Гофману. Ширах любил подчеркивать, что он, мол, идеалист и мечтатель. В письмах он излагал свои философские взгляды, давал бесчисленные “духовные” советы детям. Он считал, что если бы судьба не уготовила ему быть политиком, он стал бы музыкантом или поэтом. Часто в своих письмах к детям он писал стихами, но в строчку, соблюдая при этом рифму.

В письме сыну Клаусу Ширах писал: