Сосед сверху, сосед снизу

Будь у меня деньги, даже самые последние, я бы, пожалуй, ушла отсюда с этим платьем и остаток месяца жила на гречке.

Глаз у Эмиля Бруха — алмаз, иначе и не скажешь.

Но боже, какое же оно вызывающее. И этот разрез...

Из примерочной я выглядываю с содроганием. Ожидаю, что тут меня встретят не меньше чем сотня инквизиторов, изобличат меня как падшую женщину и немедленно сожгут.

Инквизиторов нет.

Один только Эмиль молча склоняет голову набок, не отрывая от меня глаз.

— Ну, что, не мой цвет? — спрашиваю я, вдруг резко забыв, что я на него сильно злюсь вообще-то. Я на них обоих так-то злюсь, так что какая уж теперь разница?

Эмиль все так же молча покачивает головой, не отрывая от меня глаз.

И снова под моей кожей шевелится что-то горячее, раскаленное, будто желающее расплавить мою внешнюю нудную оболочку к чертям.

— Надо же, я ошибся, — Эрик покаянно округляет глаза, — и размер твой, и цвет потрясающий, а вот это, голубое, на тебя налезет? Оно кажется более узким.

— Ты… — уже забрав вешалку со вторым платьем и шагнув обратно к примерочной, я замираю, потому что до меня доходит, — ты меня что, на слабо берешь?

И ведь не в первый раз уже. Помнится, соглашение насчет участия в его номере он из меня вытянул аналогичным способом.

— Ну, ты же ведешься, — Эрик осмотрительно отгораживается от меня раздетым манекеном, — а платье и правда примерь. Для сравнения.

Для сравнения чего, мне хочется спросить?

Их сомнительного вкуса в одежде? Мужикам только волю дай, либо разрезов навыбирают, либо вырезов, либо и того, и другого сразу.

Платье, выбранное Змеем — «платье цвета Золушки». С одной только разницей, если бы Золушка явилась в нем на бал, ей бы с него убежать не удалось.

Глубокий вырез на груди, длинная полоса длинной голубой бахромы от левого плеча и по диагонали к бедру, украшенный сложными воланами подол, похожий на короткий бутон цветка, уже распустившего свои лепестки…

Вот ни за что бы не подумала, что Змей может выбрать такую сложную и при том неразвратную шмотку. А где же  кроваво-красный, а где же вырез на спине до копчика, где это все, я вас спрашиваю? Я ожидала чего-то сногшибательно дерзкого, может, даже чересчур сексапильного, чтобы с чистой совестью послать Змея к черту, а он выбрал нежный прикид диснеевской принцессы в стиле «латина».

Интересно, а дай мне выбор, какое бы платье я выбрала?

— Вот! — я деловито шагаю вон из примерочной, прокручиваюсь один оборот перед парнями. — Все? Насмотрелись? А теперь давайте уже выберем туфли и поехали на репетицию. Я задолбалась со всеми этими проволочками.

И играть для них топ-модель тоже. Я вообще не очень люблю магазины, что уж там...

— Настя? — негромко покашливает за моей спиной глухой и до боли знакомый голос. — Я на старости лет сошла с ума, или все-таки мои глаза меня не обманывают?

Нет, ну а чего я хотела? Где бы еще я могла встретить своего бывшего хореографа, как не в этом магазинчике неподалеку от её студии?

Осталось теперь понять, как повернуться и посмотреть ей в глаза. Потому что пять лет назад я уходила из её школы танцев со скандалом...

23. Трое. Интересные новости

Людмила Георгиевна...

Десять лет назад к этой танцевальной наставнице записывали учеников аж с рождения, записывали и молились, чтобы никакой инсульт не лишил танцевальный мир настолько великого наставника. У неё за плечами — семь лет европейских бальных танцев и двенадцать — латино-американских, и это — только выступлений на спортивных турнирах, потом — она начала учить, и делает это… Неприлично долго. Но даже сейчас одного только взгляда на эти гордо развернутые плечи достаточно, чтобы понять —  порох в этих пороховницах далек от того, чтобы взять и иссякнуть.

Она почти не изменилась. Лишь больше стало мелких морщинок в уголках глаз да прибавилось мелких серебристых волосинок в темно-русых волосах. И потихоньку они начинают собираться в серебяные ручейки…

Она их не красит. Никогда! Принципиально!

Свидетельства своего возраста Людмила Георгиевна Гацкан носила с гордостью и величием и всегда выглядела настоящей королевой, где бы ни оказалась.

Она смотрит на меня изучающе и с грустинкой. Помнит. Будто я только вчера со всей дури жахнула дверью об косяк женщины, тренировавшей меня с моих пяти лет. С того самого момента, как папа привел меня, лупоглазую хвостатую дурынду в танцевальную секцию, а обратно меня забирали уже с боем.

Мне казалось — это любовь с первого взгляда, потому что только глотнув музыки, с самого первого взгляда на легкое плавное движение рукой наставницы танцевального кружка — я уже не смогла оторваться.

До того самого часа, когда от меня потребовали — оставить «эти твои непотребные танцульки» в прошлом. И я, как распоследняя дура, оставила...

Людмила Георгиевна моему решению не обрадовалась.

И это слабо сказано!

— Надо же, и вправду ты, — задумчиво произносит Людмила Георгиевна, наматывая на палец одну из петель бахромы на её шарфе.

Этот шарф… Мне кажется, я помню каждую деталь истории своей бывшей наставницы, а этот шарф был для меня чуть ли не сакральным артефактом.