Соседка

– Что? – завопила Адамовна, и ее жгучие глазки полезли на лоб. – Что вы сказали? После всего, что я вам здесь говорила о неблагодарных соседках, вы смеете сказать, что я немыслима в общей квартире? Я не должна, не имею права жить с соседями, с людьми? Боже мой, как вам, дорогие, такое нравится? Заика этого не выговорил бы за целый день, сколько судья сказал за одну минуту… Как вам, люди, такое нравится? Может быть, вы, гражданин-товарищ судья, напишете в райсовет, в жилотдел, чтобы мне выделили отдельную квартиру где-то там, на массиве и еще к тому же без телефона? Вы хоть понимаете, что вы сказали? Мне – отдельную квартиру без соседей? Мне? Так вот, – прошу не перебивать меня, – я вам заявляю при всем честном народе, что отсюда, из моей квартиры, я никуда не уйду, хоть режьте, хоть убейте, хоть стреляйте! Я не доставлю удовольствия своим милым соседушкам, хоть бы они лопнули. Буду жить только с ними? Почему, спросите? Наберитесь терпения, и я вам объясню. Еще одну минуточку… Я очень слабый, больной человек. У меня нервы, сахарная болезнь, колики в почках, камни, головные боли, больное сердце, не про вас, судьи, будь сказано. Посудите сами, как же такая женщина, как я, может жить в отдельной, изолированной квартире без соседей, без людей? Представьте себе, гражданин судья, что посреди ночи у меня сжимается сердце и начинается сердечный приступ или повышается давление, разыгрываются камни в почках, песок в печени, что же, по-вашему, я должна лечь и умереть? Отнюдь! В таких случаях я начинаю колотить кулаком в стенку. И сразу же как ошпаренные ко мне бегут, прилетают все мои соседки по квартире. И я отправляю Марью Петровну вызывать «скорую помощь», а Зоя За-глидзе мчится на всех парах в аптеку за каплями Зеленина, жену бухгалтера отправляю на кухню греть воду для грелки, бухгалтера Льва Матвеевича прошу прибрать немного в комнате, чтобы «скорая помощь», когда она ко мне приедет, не застала у меня разгардияш… Веронику Высоцкую ставлю варить на завтра обед, Барашкина моет пол. Словом, как видите, помощь налицо. Это ведь люди, не звери. Вот теперь сами скажите, гражданин-товарищ судья, как же я могу жить в отдельной, изолированной квартире? Ведь я там, упаси господь бог, одичаю одна. А вот между людьми и я себя чувствую человеком. А останусь одна в отдельной квартире, без моих соседок – пропаду!

Уж нет, гражданин судья, все, что хотите, присуждайте, выносите мне любой приговор, только, пожалуйста, не отдельную квартиру. Я одинокая, нездоровая женщина, и мне нужна постоянная помощь моих соседей. Вижу по вашему лицу, что вы хороший, душевный человек и меня хорошо поймете. Почему же вы меня хотите так жестоко наказать? Оторвать от соседей? Никогда этого не допущу! Нет, что хотите – штраф, принудительные работы, тюрьму, уволить из парикмахерской, запретить дамочкам делать маникюр – все! Только, пожалуйста, не отдельную квартиру!

И помните, если не учтете моей просьбы, то не забывайте, что я не какая-нибудь забитая, темная, неграмотная баба из провинции, которая не знает, не ведает, где какая дверь открывается. Я. не забывайте, член профсоюза и найду на вас управу! Что? Что вы сказали, я не знаю, как вести себя в суде, как вести себя в обществе? Я говорю не по существу дела? Ах, боже мой! Что за порядки у вас! Слова мне не дают сказать!..

Адамовна осеклась на полуслове, притихла, посмотрев на судью. Он был бледен, как стена. С трудом проговорил, что объявляется перерыв. Девушка-секретарша совсем растерялась, побежала вслед за судьей в соседнюю комнату, ей казалось, что нужно срочно вызывать сюда «скорую помощь»…

Зал молчал. Все смотрели не то с испугом, не то с затаенной усмешкой на подсудимую, и кто-то негромко проронил, глядя на нее:

– Да, видно, редчайший экземпляр… С такой вот поговори… Любого богатыря выведет из строя.