Сошел с ума

Но я не обманывал себя: если бы все повторилось, я бы снова потянулся за ней. Явление Полины было, кто бы сомневался, явлением рока. Она мгновенно, незримо проникла в мою кровь, как впивается в человека радиоактивный изотоп. С первой минуты, что бы она ни делала — улыбалась, хмурилась, поворачивалась боком — я испытывал лишь одно желание: поскорее обнять ее, прижаться и закрыть глаза. Даже здесь, в обители скорби, на грани исчезновения я был счастлив воспоминанием о том, что мы были вместе, спали в одной кровати и она шептала, задыхаясь: «Любимый, тебе хорошо со мной?»

Способности к сопротивлению у меня не было. Прежде была, теперь нет. За три года на моих глазах убили мою родину, превратили в громадный загон для рыночного скота, и, как многим другим, жить мне расхотелось: так уж тянул лямку по инерции, чтобы досмотреть до конца зловещий спектакль. Когда появилась Полина, я, честно говоря, немного приободрился. Глупо звучит, но она дала мне больше, чем отняла. Каким-то таинственным образом она вернула мне сокровенную веру в неизбежность лучших перемен. То есть вернула то исконное прекраснодушие мужика, без которого он ветку в землю не воткнет. Я и мысли не допускал, что она предала меня, что была в сговоре с Трубецким с самого начала. Естественно, замуж она вышла понарошку, чтобы удобнее спроворить перевозку ценностей, но все дальнейшее Трубецкой затеял без ее ведома, потому что не хотел, чтобы я вертелся под ногами дольше, чем положено мавру. Я не хотел умирать, не повидав Полину.

…Утром впервые по-людски разговорились с Зинаидой Петровной, добродушной медсестрой. Костю с паханом, как обычно, увели на прогулку, я, как обычно, валялся на кровати. Зинаида Петровна производила влажную уборку, небрежно мазюкая мокрой шваброй от окна до двери.

— Дорогая Зиночка, — обратился я к ней, — вы бы хоть газетку принесли, что ли. Не знаю даже, что в мире делается.

— Да зачем тебе?

— Ну, вроде, раньше-то привык, почитывал.

— Что раньше было, забудь. Теперь тебе это ни к чему, — шутейно погрозила шваброй.

— Дорогая Зиночка, давно хочу спросить, только, пожалуйста, не обижайтесь. Как могло случиться, что такая красивая, замечательная, интеллигентная женщина работает в таком мрачном заведении? Мне кажется, вам тут вовсе не место.

Заведя разговор наобум, не ожидал, что задену в ней какую-то тайную, заветную струну. Отставила швабру и бухнулась всей пышной тушей на стул, обрушив в комнату маленькое землетрясение.

— А где ж мне, по-твоему, быть?

— Ну не знаю… Мест много… У вас, наверное, прекрасный муж, дети…

Вторично попал в точку. Лошадиные, бездонные глаза затуманились.

— Нету у меня мужа.

— Что же с ним сделалось?

— Бросил меня, рожа пьяная, конопатая!

Я изобразил великое изумление:

— Вот, Зиночка, удивили! Что же он такой за дурак? Да будь у меня такая женщина, я бы с нее пылинки сдувал. Ноги мыл и воду пил. Э-э, да что говорить…

Третье попадание было роковым. В лошадиных, прекрасных глазах вдруг сверкнула робкая улыбка.

— Никогда со мной так не говорили… Ты что, правда меня хочешь?

— Я все-таки мужик, Зина, хотя и полоумный. Об этом можно только мечтать.

— Хочешь прямо сейчас?

Она произнесла это с пылкой готовностью юной француженки, собравшейся на костер. Невзначай я затронул в ее сердце что-то такое, что трогать не следовало, что трогать подло, но у меня не было выбора. Кто-то должен помочь, но кто? С Юрием Владимировичем контакт не налаживался, костоломы, которые приносили еду, были явно невменяемыми и на человеческую речь реагировали утробным гоготом, подобно множеству их собратьев, раскатывающих по Москве на «мерседесах».

— Сейчас, боюсь, не получится, — признался я угрюмо. — Сколько в меня всякой гадости вкачали. Организм весь разрушен. Да еще в какой духоте живу целый месяц.

Слезинки просохли на щеках Зинаиды Петровны, она глядела на меня прямо, бесстрашно.

— Эх, Миша, кабы ты мою жизнь знал. Был мужик, точно. Он-то мне все жилы и вымотал. Пьянь безобразная. С бутылкой спал, не со мной. А пропал — и его жалко. Одна осталась, совсем одна. Квартира хорошая, большая, зарабатываю прилично, а веришь ли, иной раз посреди ночи усядусь в кровати — и вою. Такая тоска!

— Кому понять, как не мне. Я ведь тоже одинокий человек.

— Не женатый?

— Не то слово! Жена-то вот сюда и скинула на поругание.

Следом произошла такая сцена, которая может привидеться лишь в бреду. Тучным телом она привалилась ко мне, прилегла, а я послушно сцепил руки на ее необъятной спине. Лежали не двигаясь, молча, щекой к щеке. Густой, сочный запах травяной прели окутал нас. Если бы я захотел высвободиться из неожиданного любовного объятия, скорее всего, нежная, теплая гора женской плоти расплющила бы меня, как котенка.

Полежав на мне уж неизвестно сколько времени и смачно поцеловав в губы, Зинаида Петровна поднялась и, не оглядываясь, поплыла к двери.

— Зиночка, а швабра! — пискнул я вдогонку. Вернулась за шваброй. Лицо отрешенное, как после долгого сна. На меня больше и не взглянула.