Сошел с ума

Столько нежности было в ее взгляде и голосе, сделавшемся чуть хрипловатым, что я догадался: в постель. Шарахнул еще стакан, да и Зиночка не отставала. На двоих мы уже осушили две бутылки красного вина, липкого, как мигрень. Я спросил, как там мои товарищи по несчастью: приватизатор и пахан? С ними было все в порядке. Костя сразу раскололся и даже взял вину за побег на себя: ему вкатили лошадиную дозу «дробомила», теперь он двое суток будет витать в небесах. С паханом получилось, правда, не совсем гладко. Он начал в неурочное время, по утрянке, качать права, под запал ему вроде бы сломали ногу. Но это все не имеет никакого значения, потому что скорее всего Юрий Владимирович их обоих прикажет залечить — зачем ему лишние свидетели. Говоря все это, Зиночка по-прежнему смотрела на меня ласковым взглядом текущей лошадки.

А я бы, честно говоря, так и просидел всю ночь за столом, никуда бы не торопился. Но Зиночка сказала:

— Что ж, Мишенька, пора баиньки. У тебя вон глазки слипаются.

Рука об руку побрели в спальню. Мы были примерно одного роста, может, я чуть повыше, но разного объема. В дверь, конечно, вместе не пролезли, и ей пришлось на какой-то миг выпустить меня из рук. Этим я воспользовался, чтобы как бы без сознания опуститься на пол. Зиночка заботливо меня подняла и почти отнесла на кровать. Я снова почувствовал себя пациентом. Зиночка помогла снять спасительную белую рубаху. По ее затуманенным глазам было видно, что на полдороге она уже не остановится. Я пропищал:

— Может, потушим свет?

— Зачем, дорогуша? Разве я какая-нибудь уродина?

Пестрое кимоно полетело на пол. Зиночка не обманула она не была уродиной. Без одежды она была прекрасна. Я даже протрезвел и окончательно проснулся от этого удивительного открытия. Все в ней было соразмерно: золотистая кожа, щедрые груди с сияющими, нацеленными мне в лоб сосками, стройные, тяжелые бедра, ровный, как поляна, чуть выпуклый живот — впечатление здоровья, свежести, целомудрия и неутоленного желания, заключенного в такие совершенные формы, какие только мог вообразить дерзкий мужской ум. Все женщины, которых прежде любил, разом воскресли передо мной. Канули в вечность заботы и страдания минувших, проклятых дней. Я задышал натужно.

— Хочешь, лягу сверху? — прошептала Зиночка.

— Но ты же меня раздавишь.

Нет, не раздавила. В лунном свете торшера, в тишине и покое, придавив языком мои зубы, мягко осела, качнулась, поплыла. Я обхватил упругую гладкую спину, скользя по ней, как по льду, упираясь в пышные, безразмерные ягодицы. В ее жаркой, податливой плоти, куда, казалось, я скрылся с головой, было мне так же безмятежно и привольно, как бедному кукушонку в чужом гнезде. И когда все кончилось, стало так одиноко, словно счастье мигнуло рядом и опять куда-то подевалось.

Зиночкин взгляд, устремленный в потолок, был чудно просторен.

— О чем думаешь? — спросила она.

— Ни о чем.

— Тебе понравилось?

— Не то слово!

— Не презираешь меня?

— За что?

Дотянулась, вырубила торшер. В окне постепенно, как приближающаяся звезда, вырос отсвет неба. Прильнула, будто надвинулась теплая гора.

— Мишенька, я ведь все понимаю. Ты долго со мной не пробудешь.

— Почему?

— Но хоть недельку поживи, ладно? Все равно тебе надо окрепнуть.

После молчания:

— Я тебе не пара. Ты образованный, важный, а я кто? Для тебя просто баба-злодейка. Но я не шалава какая-нибудь, хоть в это поверь.

Я уже почти засыпал, но тут проснулся.

— Слушай, давай покурим.

В мгновение ока возникли сигареты и пепельница. Щелкнула зажигалка у моих губ.

— Мишенька, скажи что-нибудь.

— Ты меня спасла, — сказал я. — Я твой слуга навеки.

— Слуга? А полюбить не сможешь? Чем я плохая, чем?! — засопела, захлюпала — сейчас заплачет. Ночь любви и женские слезы. Знакомый до боли коктейль. Вечно прекрасный. — Ты не простишь, не простишь?!

— Чего, Зин?

— Что я там уколы делала. Мучила. Но я же не знала.

— Что не знала, Зин?

— Что лежать вот так будем. Разговаривать. Все по-людски. У меня такого сто лет не было. Можешь понять?

— Зин, только не обижайся, ладно?

— Чего?

— Не ты мне не подходишь — я тебе не подхожу. Ты навообразила неизвестно что. Я больной, заплесневелый, старый гриб. Попал в скверную историю, запутался, все штаны мокрые. Разве такой тебе нужен? Тебе нужен сильный, молодой, хваткий. Добытчик тебе нужен, Зин, а не пожилой слюнтяй.

Ответила мудро:

— Так все говорят, когда хотят избавиться.

Однако перед сном затеяла еще одну попытку любви, но неудачную. И так прилаживалась, и этак, но я был подобен бревну на опушке. От огорчения Зиночка еще немного всплакнула, безутешно, горько. Что-то важное пыталась втолковать, что-то такое, как мы могли бы жить припеваючи: она бы работала, а я бы книжки писал или вообще ничего не делал…